Белые лодьи

Несмотря на звёздную ночь, в двух милях от берега поверхность воды была затянута лёгким туманом, словно дымом, клубившимся у бортов кораблей, тяжело покачивающихся на волнах. Ветер уже взволновал море и этот туман, который теперь через четверть часа исчезнет совсем. Гази в мачтовых корзинах, указывающим путь, морская вода сейчас казалась курившейся преисподней, к тому же эту картину дополняли огненные росчерки от вулкана, часто появляющиеся в небе. Некоторые из моряков побоязливее возносили Аллаху молитвы, так же как и на греческих хеландиях своему Богу ночные вахтенные.

Шайти, разделившись, ушли от хеландий далеко в сторону, так что их никто не заметил, и растворились в широких водах…

* * *

Кондомит и Василий-македонянин не спали, «морской волк» нутром вдруг почувствовал, что сарацины затевают какую-то пакость… Доверенные василевса тоже видели огненные молнии в небе, глухие клокотания Этны доносились и сюда, — всё это сильно тревожило их и вселяло крепкое беспокойство.

А беспокоиться было отчего — друнгарий, понадеявшись на муссон, жестоко ошибся: задул западный ветер, погнавший широкие потоки воздуха с острова на море.

«Дурак! — обругал себя Кондомит. — Разве ты не знал, что муссоны случаются здесь только зимою?! Именно те муссоны, которые дуют с моря на сушу… Хотя не раз бывало и так, что и в конце лета поднимались такие ветры. Подождём, потому что ждать придётся всё равно… Идти нельзя, а рабы должны отдыхать», — начал успокаивать себя Кондомит.

Друнгария обманул сирокко, подувший сразу же после затишья, за ним — это он знал точно — должен последовать восточный, так случалось всегда в Понте Эвксинском.

«Но ты, болван, не учёл одного, — снова обругал себя Кондомит, — что это не Понт, а Средиземное море… И может быть, прав шталмейстер, когда говорил, что надо с ходу было идти к бухте, подгонять транспортники и выкатывать на причал таранные башни вместе с велитами…»

Но ни за какие блага жизни он не признал бы в открытую правоту царского конюха… Кондомит покосился на македонянина, который теперь не смотрел в сторону вулкана, а всматривался в темнеющую даль. «Неужели показалось?…» — подумал Василий.

— Эй там, наверху, не заметили ли вы чего-нибудь подозрительного? — задрав голову, громко спросил он.

Сверху ответили, что ничего, всё тихо, лишь ветер сильно раскачивает корзину.

Василий подумал и спросил так потому, что ему явственно привиделась странная голова птицы с длинным клювом, и если она не плод воображения, то это не иначе как таранная шайти.

Своими мыслями он поделился с друнгарием, и посоветовал выслать разведочную тахидрому… Но Кондомит напрочь отверг предложение, ссылаясь на усталость гребцов, сказав, что арабам в тылу делать нечего, а если они и окажутся там, чтобы напасть, их шайти должны развернуться в противоположную сторону, и тогда встречный ветер собьёт паруса, а количество гребцов на каждой не позволит развить большую скорость, которая необходима при нанесении урона большому кораблю: в лучшем случае таранный брус выломает в обшивке две-три доски, а сама шайти тут же будет спалена мощным огнём из сифона…

— Так что успокойся, дорогой Василий, и давай лучше подумаем, как будем действовать на рассвете.

От «дорогого Василия» македонянина снова всего передёрнуло, и он, как в тот раз, отошёл к борту и сильно стукнул по нему кулаком.

Кто слышал этот разговор (а слышал его капитан хеландии Тиресий), тот уже на рассвете, которого ждать оставалось совсем недолго, оценил правоту слов Василия-македонянина.

Пока же корабли все целы: и греческие, и арабские. Первые — сушат весла, таранные шайти заходят в тыл транспортникам, акаты и карабы уже приближаются к Кастродживанни. И вот на горизонте прорезалась еле заметная малиновая полоса, одна за одной стали исчезать с неба звезды, но любимая Насира Салахдина Юсуфа звезда Алголь ещё будет светить и тогда, когда развиднеется совсем, — она для него как талисман и зачастую приносит счастье; вот поэтому главнокомандующий арабским флотом любил давать сражения на рассвете.

Малиновая полоса уже начала слегка трепетать, а облака принимать причудливые очертания; тёмные тяжёлые волны поменяли цвет на густо-зелёный, дымка рассеялась, и ветер чуть- чуть переменил направление. Теперь он дул в корму под небольшим углом и в часть правого борта арабских шайти, а стоящим транспортным судам в нос под таким же углом и в часть левого.

Насир вперил взгляд в свою звезду, что-то прошептал, видимо, попросил у неё благословения, потом резко повернул голову к амир албахру Ахмаду Маджиду и тихо, совсем не приказным тоном, сказал:

— Пора.

Забили барабаны тревогу, вперёдсмотрящие подали друг другу условные сигналы, и два крыла таранных шайти развернулись на вёслах, потом на мачтах сразу затрепетали косые паруса, и каждое судно, выбрав себе по греческому кораблю, устремилось со всей скоростью и мощью на облюбованную жертву. Да, жертву. Ибо капитаны транспортных судов даже подумать не могли о столь неожиданном манёвре, послышались возгласы жуткого удивления: