Белые лодьи

На рассвете следующего дня мы проводили корабли купеческие, еще раз поблагодарил Константин Мировлада за книги, и, когда поднялись паруса на мачтах, мы помахали вслед.

А днем сундук с драгоценностями перевезли к отцу Георгию, и уже вечером митрополичий поезд тронулся с подворья в Фуллы, чтобы быть там к заутрене.

Поезд растянулся на несколько десятков локтей, по бокам скакали велиты во главе с Зевксидамом.

Стало темнеть, и солдаты зажгли факелы.

Крытую повозку, в которой находились отец Георгий, я и Константин, резко заносило на поворотах, тучный митрополит, сидевший напротив философа, ударялся при этом животом в его острые колени, и я с улыбкой отмечал на его лице мучительные гримасы.

Скоро мне надоело наблюдать за митрополитом, и я выглянул наружу. При свете факелов увидел рядом с Зевксидамом маленького черного человечка, не похожего ни на грека, ни тем более на потомка скифа или тавра.

— Кто это? — спросил я отца Георгия.

Митрополит тоже выглянул в окошко.

— A-а, это Асаф, владелец лупанара… Хазарин.

— И этот владелец дома разврата едет на освящение церкви святой Троицы?..

— Да нет, — улыбнулся отец Георгий. — По вере он иудей. У него какие-то свои дела в Фуллах…

Митрополит откинулся на мягкую спинку сиденья и закрыл глаза, а я стал наблюдать за хазарином и лохагом.

Вот они сблизились, что-то сказали друг другу, снова разъехались — значит, они хорошо знакомы, и когда только успели узнать друг друга?!

Своими наблюдениями и выводами я хотел было поделиться с философом, но увидел, что Константин тоже сидит с закрытыми глазами и, кажется, уже спит…

Тревожить его я не стал. А когда мы подъезжали к Фуллам, я обнаружил, что черный человечек куда-то исчез. Но поговорить о нем с Константином в этот день так и не сумел: как только лошади доставили нас к фулльскому епископу, события закрутили нас, как ветер листья в осеннем лесу.

Да, на дворе уже глубокая осень. Так сколько времени мы находимся в Таврии?.. Больше месяца. Бежит время…

Церковь св. Троицы была построена мастерами из Синопа.

Учение о святой Троице есть плод христологии, потому что оно всегда рассматривает личность самого Иисуса Христа не иначе как равной Богу-Отцу и святому Духу.

По смыслу данных слов и все люди должны стоять в такой же религиозной зависимости от Сына, в какой они находятся от Бога-Отца.

В простенках между окнами церкви иконописатели из самого Царьграда выложили мозаикой изображение двенадцати учеников Иисуса — апостолов, направляющихся с двух сторон к престолу.

Нижний пояс под окнами отведен под святительский сан: отцы церкви Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский, Николай Чудотворец, великие мученики архидиаконы Стефан и Лаврентий, святой Епифаний и епископ Климент.

Я как увидел писанные маслом глаза епископа, яростные в своей неистребимой вере, толкнул в бок Константина, вступающего вовнутрь храма впереди всех, и сказал тихо:

— Отец мой, а мы перед ним еще не выполнили своего обета.

Он сразу понял, о ком и о чем идет речь, и так же тихо ответствовал:

— Не время сейчас говорить об этом… Не время, Леонтий! — и укоризненно взглянул на меня.

Я опустил глаза, потому что всегда боялся его вот такого, укоризненного, взора…

В церкви ярко горели свечи, но она была пуста — не видно ни кадильниц, ни ладанниц, ни крестов великих и малых из золота и серебра, ни хоругвей, плащаниц, ни серебряных риз, ни паволок для ризниц, ни евангелий в дорогих окладах, ни молитвенников, ни псалтырей, ни дискосов, ни потир[80], ни дорогих икон. Все это было разложено во дворе церкви, и приставлены стражники.

Мы вышли и, образовав крестный ход, трижды под звуки молитв и песнопений обошли церковь. На этот раз митрополит Георгий в золотых ризах двигался впереди, за ним мы с Константином, пресвитеры и епископ фулльский.

Далее шли игумены, попы и протопопы, иподиаконы и диаконы, канторы и послушники, прислужники, богатые горожане и даже ремесленники. Каждый в руках держал зажженную свечу. Попы раздували кадила. Пели певчие и диаконы.

Перед четвертым заходом митрополит с Константином стали освящать церковную утварь и по очереди заносить ее в церковь. Звучали колокола, била и накры[81], слава и хвала возносилась к Богу.

Потом служили молебен, а после него процессия, возглавляемая уже епископом, направилась к дому, где остановился со своей свитой протосфарий Никифор. Он уже ждал духовных лиц в дверях. Пресвитер, завидя стратига, осенил его золотым крестом и пропел короткую молитву. Два церковных сановника подошли к стратигу, взяли его под руки и повели обратно к храму.

При вступлении в церковь пели стихи из псалмов. Митрополит ждал у главного алтаря, уже нарядно убранного. Епископ снял с Никифора пурпурный хитон, отцепил меч. Тут протосфарий встал на колени, весь церковный клир тоже. Митрополит троекратно провозгласил: «Господи, помилуй!»

— Встань, стратиг! — затем громко приказал он Никифору.

Тот встал и наклонил голову.