Белые лодьи

Константин даже бровью не повел и с достоинством, присущим ему всегда, ответил:

— Присночтимый и благочестивый, думаю, что и ты так считаешь: прежде чем построить новый дом на месте старого, надо снести его и убрать развалины…

— Конечно, считаю, отец мой, — подтвердил не обладающий живым умом император.

— Поэтому мы в этом диспуте с Асинкритом, — и Константин бросил полный жгучей ненависти взгляд на стоящего в глубине арены вместе с патриархом Игнатием толстомордого монаха, склоненного в раболепном поклоне, — всего лишь расчистили развалины и подготовили место для строительства нашей веры.

Михаил искренне захохотал, похлопал Константина рукой по плечу:

— Недаром ты носишь высокое звание философа, отец мой… Благодарю тебя, и ступай, совершенствуй свои знания.

Мы, склонив головы, удалились. Очутившись за воротами, Константин произнес:

— Асинкрит… Пес шелудивый, подлец!

Я молча согласился с философом.

Ах, зависть, подлая человеческая зависть! Я забыл сказать, что на диспут к сарацинам ездил с нами еще монах Студийского монастыря Асинкрит, который тоже пробовал себя в богословских спорах. Забыл потому, что он себя там не проявил ни с какой стороны. И куда ему, малообразованному монаху, тягаться с Константином! А поди ж ты… Возвел, паршивая собака, напраслину на Константина, доложив своему покровителю патриарху Игнатию, что тот якобы оказался не на высоте в диспуте с агарянами. Ничтожество, действительно подлец!

На другой день в библиотеку зашел Фотий. Прямо с порога, развевая широкими одеждами, с распростертыми руками он бросился к Константину, заключил его в свои объятия, громко восклицая:

— Сын мой, спешил увидеть тебя! Был в Синопе по делам, только что вернулся, узнал, что оказали тебе не очень радушный прием. Не печалься… Знаю, откуда исходит сей поклеп на тебя. Но сказал Господь Моисею: «Кто будет злословить, тот понесет грех свой, и хулитель должен умереть, камнями побьет его общество». Монах донес, патриарх разнес, а василевс обрадовался, что имя твое произносится всуе… Ты сам знаешь почему…

Знал и я. Император не мог выносить молчаливого укора философа за свои похождения и выходки.

Безобразные оргии молодого императора заслужили ему в народе прозвище «пьяница», но и в то же время его страсть к ристанию[58] колесниц и любовь к бражничанью приобрели среди него же популярность. Рано пресыщенный всем, Михаил III бессовестно надругивался над святыми христианскими понятиями, устраивая шутовские маскарадные процессии.

Обычно они начинались так: вначале шел императорский шут в патриаршем облачении, за ним одиннадцать царедворцев в епископских ризах и, наконец, пьяная толпа придворной челяди, переодетой в костюмы священников и дьяконов; эту процессию возглавлял сам император, наряженный в одежды архиепископа Колонейского, тоже пьяный и веселый.

Маскарад проходил по Месе — главной улице Константинополя, через форумы Августеона, Константина, Тавра, Быка и Аркадия, потом сворачивал к Студийскому монастырю и Золотым воротам. Ряженые несли зажженные свечи, курили фимиам и пели стихи, в которых восхваляли разврат и пьянство; на площади Константина и у Золотых ворот совершалось причастие народа, не кровью и телом Христовым, а уксусом и горчицей… Хлебнув такой отравы, развеселый представитель охлоса кричал громче всех:

— Хорошо причастился! Василевс, а не прикажешь ли выдать монету, чтобы в таверне у еврея Зарубабеля промочить горло за твое благополучие и здоровье?

Михаил сам запускал руку в мешок шута и вытаскивал оттуда под смех толпы горсть серебряных монет и бросал их в кучу народа.

Потом маскарадная процессия возвращалась назад на Ипподром, здесь уже были выкатаны из подвалов василевса бочки с вином, и начиналось веселье с драками и восхвалениями императора.

Так Михаил III покупал любовь своего охлоса.

Однажды он, подражая Христу, отправился пообедать к одной бедной женщине, совсем растерявшейся от необходимости принимать у себя императора; в другой раз, повстречав на дороге среди холмов патриарха Игнатия и его чиновников, василевс решил угостить их серенадой и в сопровождении шутов долго следовал за ними, крича им в уши слова непристойных песен под аккомпанемент кимвал и тамбуринов.

Выкидывал Михаил отвратительные шутки и с матерью, и, мне кажется, совершал он их в отместку за то, что так долго она держала его не у дел. Но как бы там ни было, а Феодору все равно жаль.

Раз василевс послал сказать ей, что у него во дворце патриарх и что она, конечно, будет счастлива получить благословение.

Феодора поспешила в большую Золотую палату дворца, где на троне рядом с императором действительно сидел патриарх в полном облачении, с капюшоном, спущенным на лицо. Мать припадает к ногам святого отца и просит не забывать ее в своих молитвах, как вдруг патриарх встает, подпрыгивает, поворачивается к ней спиной, оттопыривает зад и пускает в лицо Феодоре зловонные воздуха. Потом поворачивается и говорит:

— Ты никак не можешь сказать, царица, что даже и в этом мы не постарались оказать тебе почет.