Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

И вот - гость прибыл. Даже не заходя домой, я знал, что в квартире пахнет пирогами, а на круглом столе в комнате, на парадной белой скатерти, стоит холодная бутылка водки. Там же, наверное, картофельный салат со сметаной, соленая рыба в длинной селедочнице, маринованные огурцы, ровно нарезанный белый хлеб, колбаса из пайка, шоколадные конфеты. Комната выметена, вымыта вся до последнего уголка, вещи расставлены по местам и тоже протерты, отмыты до блеска, мамина кровать застелена без единой складочки плюшевым покрывалом, а моя - разобрана и задвинута за шкаф. Мама - нарядная, надушенная, со свежей завивкой, в тяжелых лакированных туфлях на тонких каблуках - уже идет нервно и стремительно к двери, чтобы открыть, не дожидаясь трех звонков.

А я - стою и смотрю.

Первый раскат грома, глухой и смазанный, доплыл по воздуху издалека, и я невольно поглядел на небо, пока еще чистое. Хотелось одновременно и пойти домой, и убежать как можно дальше, но я знал, что не убегу, и знал, что мама ждет меня.

Косоглазенький мальчик лет шести вышел из нашего подъезда и остановился, сунув руки за пояс широких зеленых штанов с одной лямкой. У него было круглое румяное лицо, оттопыренные уши, ровная челочка, а косые, смотрящие в переносицу глаза делали его не уродливым, а беззащитно симпатичным.

- Привет, - сказал он, глядя сквозь меня странными своими глазами. - Как тебя зовут?

- Эрик, - я подошел, присел перед ним на корточки, сбросив на землю мешающий ранец. - И куда ж ты один собрался?

Он беззубо улыбнулся:

- Бабуся за молоком ушла и дверь не закрыла. А я знаю, ты со второго этажа. Это к тебе приехали.

- Да, - я взял его за руку. - Пойдем-ка домой. Ты из какой квартиры?

Он пошел со мной покорно, но невесело, и на лестничной площадке его подхватила перепуганная женщина с такими же странными, скошенными глазами - мать. А я стал подниматься к себе, задерживаясь на каждой ступеньке и топая, чтобы послушать просторное подъездное эхо. Окно между этажами было раскрыто, и второй удар грома застал меня как раз возле этого окна, будто ждал специально, когда я до него доберусь. Вместе с громом налетел ветер, и я остановился, не в силах оторваться от странной игры облаков - они вихрились, кружились по небу хороводом, сливались в одно или, наоборот, одно рассыпалось на множество. Тронутые ветром верхушки деревьев согласно раскачивались, и листья дрожали, поворачиваясь то белесой изнанкой, то гладким зеленым лицом.

- Эрик! - раздалось сверху. Я оглянулся: мама стояла у дверей квартиры, сдержанно сияющая, новая, с неловко сцепленными руками: - Эрик, ты домой-то почему не идешь?

- Гроза начинается, - сказал я.

- Ну, начинается - и что? У нас с тобой гость. Это невежливо - стоять на лестнице, когда дома гости.

Я видел: ей хочется добавить что-то еще, но стены имеют уши, и она молчит о главном, забивая пустоту необязательными словами.

Мы вошли в квартиру, действительно насквозь пропахшую пирогами, и очутились в нашей комнате, длинной, узкой, с узким же окном на торцевой стене. За накрытым столом, сложив на коленях крупные, с выпирающими венами руки, сидел тот самый человек из черной машины и смотрел на нас, по-доброму хмурясь. У него было совсем обыкновенное, открытое лицо с бледно-голубыми глазами и глубокими складками у большого рта, и лишь дорогой черный костюм с красным значком на лацкане пиджака выдавал в нем начальника.

- Мой сын, - мама подтолкнула меня вперед, и это вдруг напомнило мне комнату дворника, банку, набитую окурками, тонкий черный ремень, который оставил на моем теле долго не заживавшие ссадины, и слова, которыми все кончилось: "Ну вот, теперь ты понял, Эрик?".

- Эрик, - чуть поклонился я гостю и поставил ранец на пол у двери.

- Ну, привет, Эрик, - большой начальник улыбнулся мне и посмотрел на маму. - Хороший мальчик. Я всегда хотел иметь такого сына.

Сыном его, правда, я стал лишь через несколько месяцев, когда этот человек женился на маме и дал мне свою фамилию. А в тот день мы чинно обедали, гость хвалил пироги, в меру пил и почти не смеялся. Я наблюдал за его лицом, меняющимся, как облачное небо перед грозой: оно то мрачнело, то вдруг заливалось каким-то внутренним, непонятным светом, то превращалось в глухой кирпичный тупик. И все это - без связи с разговором, само по себе, словно существовал еще какой-то разговор, мне не слышный.

Вслух же говорились обычные вещи: какая будет погода, чем я болею, что творится на фабрике, какой фильм недавно показывали в клубе.

- У него зеленая карточка? - неожиданно спросил большой начальник, качнув носом в мою сторону, и мама осеклась: "Нет".

- Странно, моя дорогая, а почему же нет? - говорил он спокойно, но мне почему-то вдруг показалось, что этот человек умеет визгливо кричать и бить кулаком по столу. - Если мальчик болен, вполне естественно отправить его на комиссию.

- Конечно, но... - фраза осталась недосказанной, но я знал ее продолжение: "...но мне все-таки не хочется, чтобы мой сын стал инвалидом".