Белые мыши

— Камерой хранения Лионского вокзала я не пользовался.

— Нет. Как только поезд прибыл в Париж, вы с сестрой убежали и отсутствовали целый день, — он читает это из лежащей перед ним на столе расшифровки стенограммы. Еще чьи-то показания.

— Я провел этот день с сестрой.

— Она подтвердит, что в камеру хранения вы не заглядывали?

— Да.

— Разумеется. Тем не менее на пистолете отпечатки ваших пальцев.

Я сижу совершенно спокойно, не сводя с полицейского глаз. Не знаю, как мне удается сохранять такое спокойствие, особенно если учесть, до чего я испуган. Но ведь что есть, то есть, верно? Так складываются обстоятельства, от меня же требуется только одно — помочь установить истину, во всех подробностях.

— Это легко объяснить, — говорю я. — Если на нем и есть мои отпечатки, они более чем месячной давности.

И сразу вспоминаю судебных экспертов. Эрве и тут меня опередил.

— Да, но у нас имеются доказательства, что вы недавно стреляли. Не из того же ли пистолета?

Полицейские выдают мне подобие комбинезона из пропитанной каким-то пластиком бумажной ткани. Я предпочел бы обвислые тюремные штаны. Еще лучше, чтобы мне вернули мою одежду, но ею до сих пор занимаются эксперты. Я узнал, что химические вещества, остающиеся после сгорания пороха в гильзе пистолета, могут сохраняться на руках стрелка в течение трех месяцев. Я узнал также, что смесь светлого пива, частиц картона, из которого делаются подставки под пивные кружки, и чистящих жидкостей оставляет следы, схожие со следами взрывчатого вещества под названием «Семтекс». Полиция не может полностью положиться на науку, тем более что официально обвинение в убийстве мне пока не предъявлено. Тем не менее мое имя уже появилось в газетах. Правда, насколько мне известно, мама пока ничего не знает. Да и вряд ли узнает, поскольку газет она, как правило, не читает. Но я не сомневаюсь, рано или поздно кто-нибудь из соседей проникнется желанием сообщить ей о карьерных достижениях ее детей. Из коих одна стала моделью, а другой — железнодорожным убийцей.

Адвокат у меня теперь новый.

При следующем допросе полицейские выкладывают на стол два паспорта, один мой, другой на имя Карло Тьятто. Их интересует, зачем мне понадобились два паспорта, и я повторяю, что второй мне дал Федерико Сосса, директор компании Осано.

— Но для чего он вам был нужен?

— Мы собирались пересечь по дороге в Италию швейцарскую границу. Почему бы вам не спросить у него, зачем ему это понадобилось?

Я и желал бы рассказать им то, что узнал от Осано, о контрабанде денег, которой занимается Фрэд, но у меня нет доказательств. Мой новый адвокат пообещал провести в отношении Фрэда расследование, однако до сих пор ничего не нарыл, не выяснил даже, как Фрэд добирался в ночь убийства из Милана в Париж.

— Но вы можете доказать, что вы Джеймс Гренарх, а не Карло Тьятто?

Спрашиваю, как они себе это представляют? Паспорта раскрыты на фотографиях, никаким сходством с Карло Тьятто, мрачным малым лет двадцати с лишком, я не обладаю. С другой стороны, и на перепуганного двенадцатилетнего мальчишку из моего паспорта я тоже не шибко похож.

Инспектор Эрве говорит:

— Мы могли бы заняться биографическими подробностями. Место и дата рождения. Имя отца.

— У меня нет отца.

— Разве в заявлении о выдаче паспорта имя его не указывалось? Или в свидетельстве о рождении?

На самом-то деле не знаю. Заявление писал не я. Я могу только повторить: отца у меня нет.

— Но ведь это биологически невозможно, верно?

— Вы не знаете моей матери.

Я тут же жалею о сказанном. Мне вовсе не хочется, чтобы они потребовали допросить маму.

Эрве прищелкивает языком.

— Вы не первый плод непорочного зачатия, и все же оно остается редкостью.

После предъявления обвинения меня переводят из полицейской камеры в настоящую тюрьму и выдают мне настоящую тюремную одежду. В полиции я приладился спать урывками, по два часа за раз, но даже от этого режима в тюрьме приходится отказаться. В полицейском участке бывало шумно. В разгар ночи наступал момент, когда число арестов, похоже, резко возрастало. Я думал об этом шуме как о звуках, доносящихся из преступного мира. На самом деле он создавался, скорее всего, внезапно набиравшим силу звучанием ночной уличной жизни. В тюрьме такие регулярные всплески звуков отсутствуют, здесь слышатся лишь одиночные выкрики да постоянный стенающий ропот. У меня отдельная камера — скорее всего потому, что я нахожусь под следствием. Так что никакой пятидесятилетний насильник не разглядывает меня с верхних нар, прикидывая, не сгожусь ли я ему в полюбовники. Людей старше меня в тюрьме вообще не много — все больше молодежь примерно моего возраста. Это внушает мне страх, но какой-то пустой, холодноватый.

Стэну пришлось вернуться в Англию прежде, чем он смог меня посетить. Луиза рассказывает, что последний вопрос, с которым он к ней обратился, был таким: как она думает, смог бы он выдержать отсидку в тюрьме? Я пожимаю плечами. Наверное, смог бы, ко всему привыкаешь.