Белые ночи

А может, наоборот? Может, это я — их отражение? В каждом — что-то одно, а все вместе — моя настоящая сущность? Не знаю. Мысли путаются и разбегаются. Кажется, в голове даже ненадолго побывал мой верный Рум — как всегда, проворчал что-то насчет того, что я себя не берегу, удовлетворенно причмокнул, покрутившись вокруг моей жемчужины. Затем обругал за то, что сопротивляюсь очевидному, и напоследок, прежде чем с легким хлопком исчезнуть, весомо похвалил, сказав, что хотя бы направление я выбрала верное.

«К Летящим Пикам иди, девочка, — шепнул он на прощание. — К Мглистым Горам, за Мертвые Пустоши. Там твой дом. Поспеши».

И я, сильно вздрогнув, неожиданно проснулась.

Некоторое время лежала, пытаясь унять колотящееся сердце. Прислушалась к шелесту продолжающегося дождя. Стряхнула с плаща влажные капли и, не заметив ничего подозрительного, снова улеглась. Мне стало заметно лучше, дышалось намного легче, чем в полночь, раны почти не ныли, а тревожное беспокойство, так изводившее меня накануне, почти исчезло. И даже когда под соседним деревом вдруг нарисовалась еще одна призрачная фигура, я почти не испугалась, хотя пришедший по мою душу оберон был очень похож на настоящего.

При виде новой напасти я спокойно приподнялась, изучая его массивную фигуру, скрытую за темным плащом привычно сложенных крыльев; его увитые мышцами плечи, сильные руки с внушительными когтями; мускулистые ноги, зарывшиеся пальцами в прошлогоднюю листву; неподвижное лицо с безупречно черной кожей, что по-прежнему надежно терялось во тьме. Его бурно вздымающуюся грудную клетку, будто он не одну версту спешил в мою сторону. Подметила даже красиво скатывающиеся по груди капельки дождя, трепещущиеся и размывающиеся от ветра очертания крыльев. Впервые рассмотрела короткие мокрые волосы, черной ряской облепившие высокий и почти человеческий лоб. Вспомнила, что по его вине я вот уже который день непрерывно бегу, из-за него потеряла старого друга, наткнулась на проклятого оборотня, от одной мысли о котором все внутри до сих пор переворачивается. Неожиданно почувствовала, что больше не боюсь, и, коротко взглянув в знакомые бездонные глаза без единого проблеска света, холодно повторила:

— Пошел ты!..

А потом с чувством добавила заковыристую идиому, которой меня некогда порадовал старина Рум, после одного из крайне редких, но сокрушительных наших провалов. Идиому, обращенную в сторону владельца одной славной коллекции старинных вещиц, до которой нам так и не удалось добраться. Но столь хитрую, что я поначалу даже не поняла весь смысл — больно юна была и неиспорченна. А когда все-таки прочувствовала нескончаемую мудрость и глубину гибкого ума своего напарника, то невольно восхитилась: примерно в семи десятках слов он умудрился не вставить ни словечка мата, ни одного откровенно грубого или хамского выражения. Однако эта поразительно органичная анафема так изящно опускала и столь изощренно обливала неоправданно везучего мздоимца грязью, что не запомнить ее было бы просто верхом кощунства. И вот сейчас, наконец, я решила, что пришло-таки время ее использовать по назначению. В память о моем потерянном друге.

Не знаю, что уж мой малыш туда вложил, какую вплел магию и какую силу, но эффект оказался выше всяких похвал — опозоренный призрак настолько оторопел от подобного неуважения к своей персоне, что просто не рискнул становиться материальным. А спустя долгую минуту ошеломленного молчания, в течение которого я все так же спокойно продолжала на него смотреть, издал весьма странный звук, весьма смахивающий на нервный смешок, и как-то растеряно опустил крылья. Даже сдулся немного. А потом еще долго стоял и смотрел мне в глаза, будучи не в силах ни ответить, ни пошевелиться, ни, тем более, прибить за наглость.

Еще бы: такие экзорцизмы ни для кого даром не проходят.

Я удовлетворенно отметила, что анафема отлично работает даже против демонов, но этим не удовлетворилась. А, неприязненно покосившись на недопитое вино и мысленно поклявшись, что больше ни капли в рот не возьму, запустила бутылью в пришибленного моим веским словом призрака. Закономерно не попала — он оказался на диво вертким и даже в расстроенном состоянии чувств проворно увернулся. Однако жалобный звон разбившего о дерево стекла вполне меня устроил: так его, зеленого змия!