Белые одежды

— Федор Иванович, что это она? Вот опять... Что это?

— Экспериментатор взял пипеткой слабый раствор колхицина и пустил под стекло. Самую малость...

— Вот, вот! — заревела Побияхо радостно. — Во-от, хо-хо! Начинается вейсманизм-морганизм! Теперь все понятно. Во-от! О!

Ее поддержали еще несколько голосов. Клетки на экране отчетливо удваивались, одна за другой. Потом стали распадаться. Мелькнул какой-то иностранный текст, и аппарат остановился. Вспыхнул свет.

— Да-а! — сказала Побияхо, оглядывая всех. — Пиши, Федор Иваныч. Вражеская стряпня!

— Вы, Анна Богумиловна, в данную минуту говорите не как ученый, — отчетливо послышался сквозь шум немного надтреснутый голос академика Посошкова. — Разве вейсманизм-морганизм может быть заснят на пленку? Это — ложное учение, коренящееся в головах буржуазных схоластов. Оно может быть изложено в тексте, в комментариях к кадрам. А здесь таких комментариев нет. Перед нами удачно снятая делящаяся клетка чеснока. Сначала делилась нормально, потом попала под действие колхицинового раствора. И чеснок, и безвременник, из которого получают колхицин, существуют в природе, ваши обвинения к ним адресовать нельзя. И встреча одного с другим в природных условиях не исключена.

— Но колхицин!

— Это алкалоид. Его получают из луковиц безвременника. То есть колхикума. Как никотин из табака. Эксперименты с колхицином могут ставить и противники вейсманизма-морганизма...

— Если найдутся такие храбрецы... — сказал кто-то под общий смех.

— Могут ставить такие эксперименты... Чтобы разоблачить это лжеучение. Так что само по себе удвоение хромосом в клетке, попавшее на этот экран, не может рассматриваться как вейсманизм. Мы должны все познать. И не бояться.

— Но есть очередность в познании даже фактов, существующих в природе, — это Варичев, опомнившись, уже издалека почуял душок в словах Посошкова. Показав свою твердость, он стал набирать силу. Все его картофельные глазки растеклись и заулыбались. — Тут я вам, Светозар Алексеевич, должен возразить. До-олжен, ничего не поделаешь. В вейсманизме-морганизме есть, друзья, одна такая частность: это лжеучение использует несущественные факты, чтобы отвлечь внимание прогрессивной науки от решения задач, диктуемых современностью.

— Простите, не согласен. Как это мы можем делить факты на существенные и несущественные? Да, именно факты, которые вчера казались мелочью, сегодня, по мере их познания, становятся в центре науки и практики.

— Извините, Светозар Алексеевич, — Варичев поднялся и, улыбаясь, зарычал. — Мы должны помнить, что и в науке проходит линия фронта, что существуют передний край и тыл. Скажите, какой объект сегодня важнее для изучения — корова или мушка-дрозофила? Мушка тоже дитя природы, и она не предполагала, что ей так повезет. Что вейсманизм-морганизм поместит ее на своем знамени...

— Корова за год дает одно поколение, а мушка двадцать с лишним. Поэтому мушка может быть использована как крайне удобное средство для изучения того, что станется с наследственностью коровы через две тысячи лет. Законы наследственности одни и те же и для коровы, и для мушки. Вот почему мушку нельзя противопоставлять корове. Но я должен здесь остановиться, Петр Леонидович, — Посошков сбавил тон. — Вопрос вами поставлен принципиально, как и следует ставить вопросы... Любой из нас скажет, что, да, эксперимент с чесноком и колхицином, хоть и красивый, все же ничто по сравнению с вашим, Анна Богумиловна, хлебушком.

Тут послышалось сразу несколько голосов, и можно было понять, что говорят о некоем облучении семян пшеницы гамма-лучами.

— Ладно, Петр Леонидыч, здесь все свои, — проговорила Побияхо упавшим голосом. — Облучение было. Хоть факт и второстепенный, я не отрицаю. Но, твердо стоя на своих позициях, я очень хотела бы понять, как все это получилось: поместили мои семена в какой-то гроб, где у них радиоактивность была, подержали несколько секунд — и пожалуйста! Ты бы посмотрел, когда она взошла, — сколько возникло самых немыслимых вариантов! Тебя еще тогда не было у нас, Петр Леонидыч. И вот там-то, на той именно делянке я отобрала свою, как говорит Ходеряхин, пашеничку. Молодая была, послушалась, дала облучить. Но ведь результат, товарищи... О нем старались не говорить, но он налицо...

— Я вижу, вы готовы капитулировать, Анна Богумиловна, — сказал Варичев.

— Не-е! Нет! И не подумаю. Я — баба боевая. Но знать бы не мешало. Как оно получается. В клетку заглянуть...

— Если цель достигнута, незачем возвращаться, вникать в дебри процесса. Тем более, если процесс может быть использован в других целях... Увлечешься процессом, Анна Богумиловна, — забудешь о цели. Знаете, кто говорил: «Движение — все, цель — ничто?»