Белые одежды. Не хлебом единым

В понедельник с утра он был в ректорате. Там секретарша Раечка дала ему прочитать приказ, где значилось, что кандидат биологических наук Дежкин Федор Иванович «сего числа и до особого распоряжения» назначается исполняющим обязанности заведующего кафедрой генетики и селекции с одновременным исполнением обязанностей заведующего проблемной лабораторией. Поставив под этим приказом простенькую подпись, Федор Иванович ушел в «свой» корпус.

Все преподаватели уже сидели в той комнате, что была рядом с кабинетом заведующего кафедрой. Ходеряхин тонко и грустно улыбался, Краснов вежливо глядел в пол. Анна Богумиловна издала веселый рык:

– Вот и наш зав!

Здесь же сидел за столом и профессор Хейфец. Встав, он тронул Федора Ивановича за локоть и тихо, почтительно попросил:

– Вы позволите мне взять портреты?

– Пожалуйста, – так же тихо ответил Федор Иванович. – Я еще не принимал у вас кафедру.

– А что там принимать… – Старик посмотрел с древней, библейской тоской.

И Федор Иванович ответно коснулся его руки:

– Пожалуйста, берите все, что вам надо. И я бы хотел, чтобы вы не навсегда…

– Что будем делать с иконостасом? – громко гаркнула Побияхо. – Может, отнесем эти портреты на хоздвор?

– А что на хоздворе?

– Федор Иванович, вы еще не знаете? – тихонько прогудел около него Хейфец. – Там уже с семи утра костер… Жгут книги. Пожилая бездарь и молодая глупость жгут классические учебники.

– Портреты отдадим Натану Михайловичу, – сказал отчетливо Федор Иванович.

– Портрет академика Лысенко надо заменить, – заметила Побияхо.

– Что толку? – сказал ей с улыбкой Хейфец.

– Замену поручим вам, Анна Богумиловна. – Федор Иванович устремил на нее мягкий непроницаемый взгляд.

– А мне что делать? – подал голос Стригалев. Он тоже был здесь, сидел в углу.

– Как – что? Я вижу, вы в пиджаке и с галстуком. У вас сегодня, по-моему, лекция. Значит, вам идти в зал.

Тут он заметил Елену Владимировну. Все это время она пристально смотрела на него, но он был занят разговором с другими. Теперь заметил и на миг остановил на ней свой мягкий прохладный тициановский взгляд, который можно было прочитать примерно так: «Надеюсь, мы покончили наконец со всеми боевыми заданиями. Слава богу. Теперь на основании приказа ректора мы можем перейти к спокойным деловым отношениям».

– Я считаю, что все должно идти, как шло, – сказал он. – Правда, с некоторыми поправками, смысл которых, я полагаю, всем ясен.

Что-то вздрогнуло в нем, и больше он на Елену Владимировну не смотрел. Он знал, что недостатков у него хоть отбавляй – он и неказист, и рост маловат, и слишком открыт, и наивен, и хорошо умеет попадать впросак, а она вон какая – ее совсем не видно. Нет, хватит! И он захлопнул все ставни.

Она, конечно, все это прочитала, похолодела и, гневно сведя честные четкие брови, стала смотреть в окно.

Стригалев поднялся, взял свою тоненькую кожаную папку и вышел. Комната постепенно пустела. Федор Иванович тронул кофту профессора Хейфеца.

– Натан Михайлович, пойдемте, я помогу вам снимать портреты.

Старик, посапывая, послушно поплелся за ним. В кабинете Федор Иванович поставил под портрет Менделя стол, сняв с него спиртовку, на которой неделю назад Леночка варила кофе. На столе утвердил стул – и вот портрет уже стоит на полу, и поникший Натан Михайлович рукавом кофты стирает паутину с тяжелой дубовой рамы.

Когда был снят со своего места Морган, послышался неуверенный стук, дверь кабинета приоткрылась, и показался хмурый Стригалев.

– Вы не пошли? – Федор Иванович спрыгнул со стола.

– А вы посмотрите, что там делается…

Федор Иванович не стал ничего спрашивать. Похлопал в ладоши, отряхивая пыль, и, не оглядываясь, устремился в коридор быстрым, строгим шагом.

Обе половинки дверей Малой лекционной аудитории были распахнуты. На скамьях, амфитеатром уходящих к потолку, группы студентов замерли, и было видно, что появление строгого и решительного нового завкафедрой прервало горячие споры. Все повернули головы к входу. Самая большая группа собралась внизу, на помосте, где была кафедра и стол для демонстрации экспериментов. Здесь же стояла Анжела Шамкова. Ее белый палец с бледным ногтем как бы писал нервные завитушки на листе бумаги, лежавшем на столе.

Федор Иванович подошел.

– Нет, ты подпишешь, – говорила Шамкова сильно покрасневшему молоденькому студенту. – Лекции он читал неинтересные. И мичуринское учение у него получалось с подкладочкой, с обманом. Он же вейсманист-морганист! Его все равно уже…

Студент с ужасом оглянулся, увидел Федора Ивановича и еще больше покраснел.

– Что здесь? – громко спросил Федор Иванович, чтоб спасти беднягу от наседавшей на него Шамковой. Взял со стола листок.

Студент сразу же, показав товарищам круглые повеселевшие глаза, шагнул в сторону.

– «Мы, студенты факультета генетики и селекции растений, просим ректорат избавить нас… – чеканя каждое слово, громко прочитал Федор Иванович, становясь непроницаемым, – избавить нас от обязательного слушания лекций И. И. Стригалева, который, как выяснилось…»

На лицо Федора Ивановича легла жесткая тень официальности, губы стали тоньше.