Белые одежды. Не хлебом единым

Под портретом на низком столике лежало несколько книг, и среди них вызывающе красовалось крамольное сочинение: Т. Морган. «Структурные основы наследственности» – с синим библиотечным штампом наискось: «Не выдавать». Застыв, Федор Иванович невольно расширил глаза.

Тут же спохватившись, он отвернулся и встретил внимательный взгляд блондинки, которая сразу опустила густо осмоленные ресницы.

Раздались четкие, быстрые удары бегущих ног по скрипучим ступеням. В этой комнате, оказывается, была лестница, ведущая на мансарду. Вздрагивая прижатыми локтями, вниз сбежал академик Посошков – все в том же выцветшем тренировочном костюме.

– Да? – сказал он, не узнавая гостя. И тут же просиял. – Эге, кто к нам приехал! Кто к нам прие-ехал! Федя Дежкин! Кандидат наук Федор Иванович Дежкин! Здравствуй, дружок… – Он мягко посмотрел на жену, и она вышла. – Садись, Феденька. Можешь не рассказывать, все знаю. Приехал немножко потрясти вейсманистов-морганистов. Правильно! Наконец-то Кассиан Дамианович взялся и за нас… У нас тут говорят, что ты у него правая рука. Ему бы еще и левую такую…

«Тогда бы вейсманисты-морганисты запищали», – хотел с обидой закончить его мысль Федор Иванович. Но ничего не сказал, только, чуть покраснев, уставился на академика. Тот не уступил: закинувшись в кресле назад, стал как-то сверху рассматривать своего бывшего ученика черными, как маслины, мягко горящими глазами. У него было очень худое, с зеленоватыми ямами на щеках, почти коричневое лицо и коротко подстриженные серые усы.

– Время, Феденька, время, – сказал он. – Все-таки семь лет. За семь лет, говорят, все вещества в организме проходят обмен. Замещаются…

– Количественно, – возразил Федор Иванович. – Но не качественно.

Академик, видно, принял эти слова за намек на его вейсманистско-морганистское прошлое – дескать, горбатого могила исправит. Шире раскрыл готовые к драке глаза.

– Если вы действительно считали меня когда-то добрым человеком, если не ошибались, – Федор Иванович сказал это со страстью, – то таким я и уйду в могилу. Человека нельзя сделать ни плохим, ни хорошим.

– А как же исправляют…

– Светозар Алексеевич, не исправляют, а обуздывают. Усмиряют. Для кого существует аппарат насилия? Для тех, кого нельзя исправить.

– Да… – Академик вскочил с кресла и быстро прошелся по комнате. Еще раз посмотрел на Федора Ивановича. – Узнаю тебя, Федя. Это ты.

Вошла женщина. Они встретились глазами – академик и она, и Светозар Алексеевич, встав, склонив седины, сделал приглашающее движение:

– Чудеса! Самовар уже вскипел. Прошу к столу.

Поднимаясь, Федор Иванович нечаянно взглянул на столик с книгами. «Т. Морган» уже был прикрыт мичуринским журналом «Агробиология», где академик Рядно был одним из самых главных сотрудников.

Открывая стеклянную дверь, академик обнял Федора Ивановича.

– В Бога еще не уверовал?

– В Бога – нет. Но кое-что открыл. Для себя. Ключ вроде как открыл. Чтоб руководить своими поступками и разбираться в поступках других.

– Ого!.. Очень интересно. – Светозар Алексеевич взглянул на него сбоку. – Давай-ка садись, бери пример с Андрюши Посошкова.

За белым квадратным столом, красиво и по правилам накрытым для четырех человек, уже сидел белоголовый мальчик в холщовом матросском костюмчике и водил ложечкой в тарелке с оранжевой смесью: там был накрошен хлеб и залит жидким яйцом. Увидев гостя, мальчик встал и поздоровался, прямо взглянув ему в глаза.

– Вот видишь, здесь севрюга, – сказал академик, когда все сели. – Ты давай, давай, для тебя поставлено. Вот здесь – холодная телятина, прекрасно зажарена. Заметь – желе. Из нее натекло. А моя материя, – тут он снял тарелку с поставленной около него стеклянной банки, там был творог, – моя материя вступила в стадию решающей борьбы за сохранение своего уровня организации…

– Но вы же молодой! Вы же тянете на сорок пять лет!

– Тяну? Может быть, может быть… В школе мне объяснили закон сохранения энергии. И я всю жизнь старался эту энергию экономно расходовать…

«Не из соображений ли экономии ты уклонился от борьбы?» – подумал Федор Иванович.

– А как же ваши кроссы? – спросил он.

– Экономия – это уход от ненужных, бессмысленных драк, – сказал академик, как бы прочитав мысль гостя. – А кроссы – это борьба с энтропией. Лень, сон, покой – все это способствует энтропии, распаду, нашему переходу в пыль. Чтобы противостоять, приходится расходовать энергию! Так оно и получается – между двумя огнями. С одной стороны, экономия, с другой – расход. Ты, Федя, действуй. Обязательно вместе с куском захватывай побольше желе. Вот этот кусочек возьми – прекрасная вещь! – вдруг сказал он и горящими глазами проследил, чтобы был взят этот кусочек и чтобы на него был положен дрожащий ломтик желе. – Ну как?

– Мм! – благодарно промычал Федор Иванович с набитым ртом.

– А мне уже нельзя… Бери еще кусок. Бери, бери, – сказал академик, кладя себе творог. – Да, ты, видимо, прав. – Он прямо и с вопросом взглянул в глаза. – Доброго человека не заставишь быть плохим.