Белые паруса. По путям кораблей

Настоящий лед ждал нас впереди. В Каттегате навстречу попадались отдельные небольшие льдины. На фоне густо-зеленой воды они были особенно белыми, с голубоватой подсветкой снизу. Разрезанные надвое форштевнем «Горизонта», с громким шорохом терлись о борт. Шорох льдин так же волнителен сердцу, как посвист ветра и грохот прибоя. Кто по-настоящему услышал его, никогда не останется равнодушен к зову дальних походов. В историю мореплавания других народов, например, испанцев, португальцев, англичан, вошли тропики. Русских издавна кликал Север. На кочах и ладьях, «на полуношник» — северо-восток и «стрик севера к полуношнику» — отплывали наши предки в неведомые страны, видели незнаемые острова и архипелаги, через салмы-проливы попадали в новые моря, где раньше не бывал никто. Имена Дежнева, братьей Лаптевых, Челюскина, Беринга, Литке, Седова и сотен соратников их так же вечны в истории, как свершенные ими подвиги.

Туман был неровным. К проливу Зунд, датскому порту Хельсингёр, где находится лоцманская станция, «Горизонт» приблизился при хорошей видимости.

Хельсингёр стоит в самой узкой части пролива Зунд на западной стороне. Был он морской крепостью, откуда удалые викинги налетали на проплывающие мимо корабли. Воинственное прошлое ушло, нынче Хельсингёр одни из главных портов, конечно, после Копенгагена, купеческой Дании. Есть в нем судостроительные, стекольные, кирпичные, пивные заводы. Паром связывает Хельсингёр со шведским городом Хельсинборг.

Через двадцать минут паромного пути окажешься за границей, паромы огромные, очень комфортабельные и вместительные.

Пока присадистый, пыхающий дымком бот с бело-красным флагом на гафеле подходил к борту и лоцман по штормтрапу поднимался на «Горизонт», я рассматривал берег. Город, как город, ребристые силуэты кранов в порту, черепичные крыши, шпили кирок, торчащие, как острая кость в глотке неба.

Одно здание показалось мне знакомым: мрачный силуэт замка Кронборг на фоне белесых зимних туч. Я узнаю его высокие глухие стены, башенки частоколом, узкие окна, подозрительно глядящие на морскую зыбь. Я никогда не был в этих краях, но вот возник странный голос памяти, зыбкий, как отражение в зеркале пруда. Я готов был рассердиться на себя за пустые фантазии, как вдруг вспомнил: ведь Хельсингёр — это Эльсинор, в замке Кронборг жил Гамлет Принц Датский. «Быть иль не быть, вот в чем вопрос» звучит столетия; не сходит с подмостков всех театров мира задумчивый юноша в темном плаще. Я не знаю, существовал ли в средневековой Дании королевский сын Гамлет, действительно ли он обитал в этом городе и этом замке. Какое это имеет значение! Пусть он действительно жил и отжил свое, когда-то, где-то похоронен, дела его быстро забылись. Английский комедиант и сочинитель пьес Вильям Шекспир сделал для этого принца то, что не могут сделать короли с их властью, военачальники с их могуществом, банкиры с их богатством. Вильям Шекспир подарил бессмертие обычному захудалому принцу. Такова сила искусства.

Несколько лет назад я был в Балаклаве — маленькой тихой бухточке на крымском берегу. Причалы здешней гавани низкие, и потому бухточка похожа на чашу, до краев налитую густой лазоревой водой. Балаклава сильно пострадала во время войны, старых домов и старожилов почти не осталось. Давным-давно нет тех, кто был здесь в начале нынешнего века. Они умерли, дети, внуки, дети внуков их разбрелись по широкому миру, навеки забыв маленькую бухточку, до краев наполненную морем, как бокал с вином, поднесенный щедрым хозяином. Время безвозвратно стерло память о реальных людях, время бессильно перед теми, на кого упал взгляд узких татарских глаз Александра Ивановича Куприна. «Листригоны», герои повести его, также знакомы нам, как соседи по квартире. Мы пили вино с Юрой Паратино, благодушествовали за чашкой кофе у Ивана Юрьича, выезжали на запретный лов, любовались светящимся ночным морем. Биение трепещущих человеческих сердец отдается в нашем сердце, все, чем радостна человеческая жизнь, приносит нам гений.