Белые раджи

Джеймс поклонился и сел. Перед помостом молча стояли пенгираны, а по сторонам - палачи. Их было двое: китайско-малайский громила с квадратной фигурой и крошечным черепом исполнял грубые поручения, а неизменно веселый человечек неопределенной народности обязан был подавать кофе - как хороший, так и отравленный. Поэтому посетители никогда не знали, чем их угощают, и каждая чашка напоминала русскую рулетку. Человечек внимательно следил, чтобы все покорно выпивали свой кофе, а всякого, кто не осушил чашку, могли препоручить заботам китайско-малайского громилы.

Омар Али заявил, что горячо любит Хассима и рад его возвращению, - Джеймсу пришлось довольствоваться этими заявлениями. Султан, похоже, не придавал этому большого значения, сосредоточив все внимание, на которое был способен, на ожидаемых подарках. Он не мог поверить, что на «Роялисте» больше не осталось сокровищ, пытался завладеть поднесенными знати дарами и лихорадочно справлялся о находящихся на борту съестных припасах. Алчность его была невообразима. Разувшись по правилам исламского этикета перед входом, Джеймс поставил у двери уже старые, но очень мягкие невысокие юфтевые сапоги.

— Я хочу сапоги amigo sua. Они мне нравятся, ха-ха-ха!

— Сожалею, но это старые, не достойные султана сапоги.

— Все равно хочу.

— Простите, ваше высочество, но я вынужден отказать.

Лицо идиота омрачила грозная туча: китайско-малайский громила и кофейный мастер уже шагнули с вопросительным видом к своему повелителю.

— Предложите ему мелассы, - подсказал Бедруддин. - Он обожает мелассу.

— Возможно, вместо плохих сапог ваше высочество примет бочонок мелассы?.. Превосходная меласса, можно есть половником...

Тучи разогнала улыбка вожделения:

— Две бочки мелассы!

— С радостью. Три бочки. И, надеюсь, она доставит вашему высочеству такое удовольствие, что ваше высочество подарит свободу индийцам?

К несчастью, в мелассу угодил волос: матросы-индийцы уже были проданы в рабство. В конце концов, после многословных объяснений султан заявил, что их можно выкупить за двадцать пять Долларов. Матросы действительно прибыли через несколько дней, в довольно жалком состоянии, но Двух из них так и не удалось найти.

Основная цель путешествия еще не была достигнута. Джеймс предлагал султану ежегодную Ренту в две тысячи пятьсот долларов - в обмен на Саравак со всеми его главными и сопутствующими доходами, а также обязался уважать местные обычаи и верования, никому не уступая территорию без предварительного согласия Брунея. Всю следующую неделю переговоры продвигались крайне медленно, Омар Али прислушивался то к одному, то к другому мнению, и потому беспрестанно переменял свои решения. Поскольку султан был вдобавок неграмотен, он, очевидно, не считал необходимым составлять какой-либо договор. Доведенного до безумия Джеймса еще больше угнетали крысиная возня и зловоние воды. Бедруддин прилагал все силы: его тоже бесил этот застой, и он предпочитал непредвиденные скачки.

Наконец, 1 августа 1842 года султан объявил, что готов подписать письмо, радушно приглашая Хассима вернуться в Бруней. Он также согласился подписать и скрепить печатью документ, по которому Джеймс Брук официально признавался Раджей Саравака.

В тот же вечер на реке перед царским залом было очень оживленно: бесчисленные факелы освещали его a giorno, отбрасывали пляшущие отблески на настенные трофеи, щиты воинов и полуголых копьеносцев, окружали облаками густого рыжеватого пара пенгиранов и дату в праздничных костюмах. Вода казалась розовой, и черными силуэтами выделялись бороздившие ее во всех направлениях праху. Гремели весла, раздавались сопровождаемые негромким плеском воды возгласы, бряцало оружие, гудели гонги. Джеймсу захотелось торжественно прибыть на лодке. Обливаясь потом в надетом по такому случаю старом мундире, бледный от волнения Джеймс не отрывал взгляд от светившегося в ночи навеса, что открывался, подобно оперной сцене, с другой стороны реки. Джеймс поднялся между факелоносцами по ступеням дебаркадера, с трудом узнал одетого по-малайски и ждавшего у помоста Бедруддина и пересек бамбуковый зал, вдруг показавшийся ему огромным и туманным, будто во сне.

После обмена короткими фразами воцарилась тишина, в которой слышалось лишь потрескивание факелов, гудение москитов да извечное журчание воды. Султан нацарапал какой-то обозначавший его имя значок - никаких других он не знал. Бедруддин собственноручно подготовил печать. Было десять часов вечера. Далеко в джунглях ухнула сова, и, словно по сигналу, все заговорили.

Макоте в ту ночь не спалось.

III

Желтый зонт

— Пайюнг кунинг! Желтый зонт! - восклицал Инчи Субу, размахивая над Джеймсом Бруком царской регалией. Просачивавшееся сквозь шелк тропическое солнце окутывало раджу светло-золотистым сиянием - вроде того, что пронизывает короткие саравакские сумерки. За два года Инчи Субу довелось вонзить в грудь клинок лишь трем жертвам, и, дабы недостаток работы его не деморализовал, к обязанностям палача были добавлены обязанности глашатая и носильщика зонта.