Белые снега

Правда, Утоюку пришлось внести кое-какие усовершенствования в древнее арктическое жилище, прежде чем Лена перешла туда жить. Лена старалась приспособиться к жизни в яранге, чтобы никто не смог упрекнуть ее в том, что она чего-то не умеет или делает не так, как надо.

Утоюк дивился ее упорству и даже вначале пытался ей внушить, что совсем не обязательно самой шить мужу одежду — можно попросить кого-нибудь из соседок. Но Лена научилась не только кроить и шить одежду из оленьих шкур, но и сучить нитки из оленьих жил. Они у нее получались, по словам соседок, крепкими. Говорили, что к этому трудному делу у Лены большие способности. И рожала она под наблюдением эскимосской бабки, которая перерезала пуповину новорожденной каменным ножом из обсидиана и посыпала ранку пеплом от горелой коры плавникового леса, выброшенного волнами на берег Берингова пролива.

Утоюк съездил в Улак, изучил приспособления, сделанные милиционером Драбкиным в яранге Наргинау, и соорудил точно такой же жестяной конус над очагом, сколотил стол и табуретку, чтобы жене удобно было читать и писать.

Жизнь Утоюка удивительно изменилась. Порой, заглядывая в зеркало, которое повесила в яранге Лена, он спрашивал себя: «Ты ли это, Утоюк? Ты женат на белой женщине, у тебя от нее дочь… Мог ли ты когда-нибудь думать об этом?..»

Да и все вокруг поражались этому странному союзу. Пожалуй, впервые белая женщина выходила замуж за местного жителя. И уж совсем необычным казалось то, что Лена старалась приспособиться к жизни эскимосов. Она как бы хотела стать настоящей эскимосской женщиной.

Лена, одетая в цветастую камлейку, медленно спускалась к берегу, держа на плечах девочку. Осторожно ставила ноги, обутые в нарядные летние торбаза из белой мандарки, и пристально всматривалась в водную ширь Берингова пролива и на приближающийся ледокол.

На берегу уже толпились люди. Спущенный на воду вельбот готов был направиться к ледоколу, как только тот бросит якорь.

— Может, поедешь с нами? — спросил Утоюк жену.

— Нет, — ответила Лена. — Здесь, на берегу подожду.

Утоюк прыгнул в вельбот, судно закачалось и устремилось к ставшему на якорь «Литке».

Утоюк сидел на корме и правил. У одного борта ледореза уже готовили штормтрап. Черная громада корабля приближалась, волнуя сердца эскимосских охотников. Не первый раз встречал корабль Утоюк, но все не мог привыкнуть к этой удивительной машине. Восхищение способностью человека построить такую махину, радостный трепет, а в последнее время и теплое чувство благодарности к русским людям за заботу о жителях отдаленных северных селений охватывали его при виде корабля.

На мостике стоял капитан. Он встретился с Утоюком взглядом и приветливо помахал рукой. Потом черный борт «Литке» надвинулся на вельбот, и вдруг Утоюк увидел знакомое лицо, внимательно следящее за приближающимся вельботом.

Это был Пэнкок!

— Утоюк! — услышал он крик Пэнкока. — Утоюк!

Вельбот закрепили у борта, и Утоюк полез на корабль.

Он сразу же очутился в объятиях Пэнкока.

— Никто не знает, что ты едешь! — сказал Утоюк.

— Я и сам не думал, что приеду, — улыбнулся Пэнкок. — Дали отпуск на два года. И еще — везу первый чукотский букварь!

— Это хорошая новость! — воскликнул Утоюк.

Пэнкок сильно похудел: видно, нелегка жизнь на материке и учение в высшей школе.

— Вам тут столько товаров — дня два будете разгружать, — сообщил Пэнкок. — А я пойду пешком в Улак. Как там наши? — с нетерпением спросил он.

— У вас все хорошо, — ответил Утоюк. — Все живы, здоровы. Сына тебе родила Йоо.

— Я знаю, — ответил Пэнкок. — Телеграмма была.

— Мальчишка уже ходит, говорить начинает…

Утоюк прошел к капитану, а Пэнкок, взяв самое необходимое, спустился в вельбот: остальной груз придет на ледоколе послезавтра. Можно, конечно, и на нем доплыть, но хотелось поскорее попасть домой, увидеть Йоо, сына, друзей, хотелось вдохнуть родного улакского воздуха.

Вельбот взял курс на берег, на буруны, шипящие на прибрежных рифах. Пэнкок воскликнул:

— Какомэй! Два новых дома появились в Нуукэне!

— Мы построили новую школу и лавку. Теперь у нас свой продавец. Никита Самсонов. Из Анадыря прислали. Ничего парень, смышленый. Одно плохо — наши ребята приучили его охотиться. Так иногда придешь в лавку, а его нет — в море он… В Улаке тоже большие перемены, сразу не узнаешь…

Пэнкок всматривался в лица стоящих на берегу, у прибойной черты, людей, стараясь увидеть среди них знакомых.

Пэнкок сначала не узнал Лену. Да и как можно сразу распознать в этой чуть располневшей женщине с ребенком на плечах, в цветастой камлейке, в торбазах маленькую девушку, поначалу такую беспомощную на вид — Леночку Островскую?

Вельбот причалил к берегу. Пэнкок спрыгнул на гальку. К нему потянулись десятки рук. Каждый считал своим долгом поздравить его с благополучным возвращением.

Пэнкок подошел к Лене.

— Здравствуй, Пэнкок, — улыбнулась Лена. — Я очень рада тебя видеть.

Она опустила девочку на землю и сказала ей:

— Поздоровайся с дядей.

Утоюк отдал распоряжение готовить вельботы для разгрузки «Литке» и вместе с гостем поднялся к себе в ярангу.