Белые терема

— Мы купили сегодня, утром, — говорит он, — да съели все…

— Что это как водкой от тебя пахнет, Рогов? — говорит Ветров монаху. — Теткин, а от тебя нет.

Монах отстраняется. Ветров хлопает себя по колену.

— Да, так я не об этом! Купили — съели, снова купили — снова съели… Тоска! В сад нужно забраться, понимаете, в чей-нибудь сад!

— Вот это да-а… — гудит монах, — это дело-о…

— Да зачем же?.. — растерянно спрашивает отец. — Я бы принес…

— Ах ты, Теткин, — говорит монах и обнимает отца за плечо.

— Ах ты, Теткин! — восклицает Ветров и обнимает его с другой стороны. — Не понимаешь, а такой актер! Ты пойдешь? — спрашивает он монаха и тычет ему в бороду пальцем.

— Пойду, Борис Михайлович.

— Ты пойдешь? — спрашивает он у отца.

— Он-то? — говорит монах. — Он пойдет!

Отец говорит:

— Отчего не пойти…

— Ты пойдешь? — спрашивает Ветров Ксеню.

— Нет, меня дома ждут, — говорит Ксеня.

— Ага, дома! Мамочка?

— Мамочка.

— Папочка?

— Папочка.

Ветров к Сереже:

— Ты пойдешь?

— Нет, и я не пойду.

— Предатели! — кричит Ветров, раздувая ноздри. — У-у провокаторы! Дилетанты! Снобы!

— Карьеристы они, — гудит черный монах. — Ничего, Борис Михайлыч, мы и без них пойдем.

— А они не донесут?..

— Ксеня-то? — спрашивает отец. — Нет, она не скажет…

И тут вдруг на колокольне вздрогнули, заволновались колокола. Они ударили несколько раз в беспорядке, разноголосо и умолкли, но от самого большого над городом еще долго плыл басовитый гул.

— Это что же там? — спросил Ветров.

Отец с монахом переглянулись и беспокойно задвигались.

— Мы пойдем, Борис Михайлыч, — сказал монах. — Как стемнеет, вы нас ждите…

Отец потянул его за рукав, и они, оглядываясь, торопливо пошли в сторону парка.

— У меня и фонарик есть! — крикнул Ветров.

Но отец с монахом его уже не слышали. Он достал из кармана фонарик и показал Ксене:

— Я по дороге купил, в Ногинске. Хороший фонарик. В Москве таких нет.

Ксеня сказала:

— Подумаешь, у нас тоже такие продают.

— А ты кто такая? — спросил Ветров. — Кто она такая, Сережка? Что она ко мне пристает?..

— Вот еще!.. — фыркнула Ксеня и засмеялась.

— Ты смотри у меня! — крикнул Ветров. — Я с тобой еще поговорю!..

И тут же пошел — быстро-быстро — к школе, размахивая руками и бормоча что-то себе под нос.

37

Вечер приходит в этот город так же, как и в другие такие города, — постепенно. Крадучись.

Сначала в боковой улице выйдут две-три хозяйки посидеть на лавке, посудачить возле своего же крыльца. Потом откуда ни возьмись потянутся вдоль заборов усталые козы. А тут и синяя вывеска зажжется на углу: «Ресторан». А там две пары каблучков процокают и белые рубашки за тополями мелькнут.

По главной улице туда и обратно пронесутся отважные мотоциклисты.

Проедет запозднившийся трактор с зажженными фарами.

И дальний автобус, весь освещенный внутри.

И после, в парке, в зеленых кронах деревьев прохрипит что-то, будто сонная птица, и призывно разнесется по окрестным улицам: «Возможно, что есть замечательный парень…» Или еще что-нибудь в этом же роде.

И вот начнут открываться калитки, парадные двери, и все, кто выйдет из них, как бы нехотя, посмеиваясь, потянутся в парк.

И далее будет все, что полагается вслед за этим, — ни больше и ни меньше, чем на столичных гуляньях.

А тем временем над городом лениво и медленно взойдет луна.

38

Где же были Ксеня с Сережей столько времени? Всюду. И в монастыре. И за городской заставой. И возле старинных церквей.

Идут, идут. Потом сядут. Посидят, посидят, снова пойдут.

А разговоров-то сколько у них, разговоров! Сначала она ему что-нибудь расскажет, потом он ей. А то вместе начнут, перебивая друг друга.

И про учебу, и про новые кинофильмы, и про давнее прошлое нашего государства, и даже про международную политику был у них разговор.

Наговорятся вдоволь, а потом и замолчат вместе.

— Что это вы молчите, Ксеня? — спросит Сережа.

Она ему ответит:

— Да так… А вы что молчите?

Сережа ответит:

— А я не молчу, я спрашиваю вас, почему вы молчите.

Ксеня скажет:

— И я вас спрашиваю. Значит, и я не молчу.

Оба засмеются и снова молчат.

Потом Сережа вдруг заговорит горячо и строго:

— Я, Ксеня, молчу не оттого, что нечего сказать, а оттого, что все равно не успею — близко ваш дом. Вы ведь уходить собираетесь. А у меня автобус рано утром. Значит, мы уже с вами не увидимся, так что все равно не договорим. Я вам лучше письмо напишу.

— Да, — скажет Ксеня, — мне и в самом деле пора домой.

И не просто скажет, а свернет на свою улицу. И, уже как бы отчужденная, впереди Сережи пойдет.

39

Ах, какая тихая улица! Тьмой окуталась, так будто и замерла совсем. Постоишь да послушаешь — ни звука. Но нет! То собака тявкнет в глубине двора… То лягушка в траве прошуршит… А то вдруг появится голова в чьем-то окне, громко зевнет, поглядит во все стороны и спрячется…

— А я думал, такой тишины не бывает, — шепчет Сережа.

— Бывает, — шепчет и Ксеня. — Вам там, в Москве, наверное, кажется, что нас совсем нет.

— Иногда кажется, — вздыхает Сережа. — Чаще думаем о других странах. Даже о других планетах чаще думаем. А что есть такой город и эта ваша улица — как-то случайно, неожиданно для себя узнаём.

— Тише, кто-то идет, — шепчет Ксеня.