Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)

Страшный человек сказал, что папа умер. И мама скоро умрет. Наверняка он врал, все врал и запугивал девочку, а она изо всех сил старалась ему не верить. Но шли дни, и презрительное "сиротка" въедалось ей в голову так, что становилось больно дышать.

В первое время она пробовала искать спасения, начинала кричать, как только замечала, что по стене идет рябь, а затем в каменной кладке разверзается дыра, сквозь которую видно что-то странное: лес, деревья в серой туманной дымке и даже краешек пасмурного неба. И небо, и погода всегда выглядели одинаковыми. Но по ту сторону совершенно точно не могло быть никакого леса, там находилась точно такая же каморка, где преклоняли головы на ночь еще десять детей.

Тем не менее, человек выходил из стены, совсем как делал это душными летними ночами в родительском доме: сначала появлялась нога, потом туловище и, наконец, весь он. А дыра в стене бесшумно схлопывалась и исчезала.

Правда, раньше страшный человек ловко нырял обратно, стоило девочке заплакать и позвать мать. Теперь же все изменилось. Как ни надрывала она голос, никто из детей, лежавших на соседних кроватях неподвижными, закутанными в тонкие одеяла холмиками, не просыпался. Казалось, что она кричит в никуда, в бездонную ватную пропасть, поглотившую все звуки.

Но человека ее крик бесил, и тогда он показал ей раз и навсегда, что сопротивляться бесполезно. Он схватил девочку за руку, выволок из-под одеяла и потащил за собой в коридор. Холодные плитки пола обжигали ее босые ноги, но его крепкие пальцы жгли кожу сильней. Страшный человек заставил ее смотреть на то, что называл "своим царством".

Там, где он появлялся, затихали всякие звуки и замирали тени. Огромный, высеченный в скале монастырь превращался в утробу гигантского чудовища, поглотившего человеческие души. Резко, как всплеск оборванной струны, прекращалось монотонное шлепанье плетей, которыми обычно награждали себя перед сном монахи. Двери в коридорах, по которым страшный человек тащил маленькую девочку, распахивались сами собой, и в проемах становились видны согнутые и коленопреклоненные фигуры, обнаженные спины, покрытые старыми и свежими рубцами, истекающие воском свечи на полках.

Когда человек останавливался и растягивал губы в жуткой зловещей улыбке, фигуры вздрагивали, плети со свистом рассекали воздух, взлетая чаще обычного, слишком часто, иссекая беззащитную плоть, и темно-бордовые реки лились по суровым рубищам до самого пола. Иногда чья-то рука тянулась к полке, и прозрачный как слеза нагретый воск капал на лоб, щеки и грудь, с шипением засыхая на коже. А в спальнях монахинь и послушниц постарше слышались стоны. Женщины извивались на кроватях и засовывали свечи себе между ног. На их лицах были написаны мука и блаженство.

И у всех них почему-то были черные-черные глаза…

— Смотри, — шептал на ухо девочке страшный человек и удерживал ее за плечи, чтобы не отворачивалась, — смотри, вот мое царство. Вот моя Цирховия. Пока не вся, лишь только маленький кусочек, хотя мне потребовалось много сил, чтобы все здесь организовать. Но скоро, скоро она станет больше. И в этом поможешь мне ты, сиротка.

Вот поэтому, когда он снова пришел к ней этой ночью, девочка плакала. Но не громко, а тихо, почти беззвучно. Человек опустился на край ее узкой и жесткой кровати и сделал вид, что не заметил, как она отползла подальше к изголовью и подтянула колени к груди. Его глаза блестели мягким довольным блеском, и он снова улыбался

— Привет, сиротка.

— О-откуда вы приходите? — решилась спросить девочка, потому что боялась, что он снова потащит ее смотреть на обезумевших людей.

— Из сумеречного мира, — спокойно ответил человек.

— А что такое — сумеречный мир?

Он усмехнулся и пригладил выбившуюся прядь ее волос. От каждого его движения веяло невыносимой стужей.

— О, это прекрасное место. Когда я был маленьким, то очень любил играть там. Знаешь, там есть такой камень… если подкрасться к нему тихонько, то можно увидеть Их.

— К-кого — "их"?

Он задумался, поигрывая в воздухе пальцами, между которыми переливалось что-то живое и темное.

— Их, сиротка. Они сидят там, и знаешь, что делают? — его голос упал до шепота. — Они играют. Один из них одет в белое, но у него черное лицо. И фигуры у него тоже черные. А другой одет в черное, с бледным лицом. Он двигает белыми.

— Фигуры?

— Фигуры. На доске. И знаешь, сиротка… если долго на Них смотреть, то кажется, что Они — две половины одного целого. Что Он один играет сам с собой от скуки…

Таких объяснений девочка не понимала, и от этого ей становилось еще страшнее.

— А вы… вы и меня тоже заставите смотреть? — она поежилась, вспоминая прошлый полученный урок.

Он перевел на нее задумчивый взгляд.

— Нет. Ты там не выживешь, глупая. Ты там сгоришь. По крайней мере, сейчас. Может быть, позже, когда ты вырастешь, и я смогу подарить тебя Ему…

— Не надо меня никому дарить, — ее сердечко испуганно заколотилось, и девочка заплакала, свернувшись в комочек и обхватив колени руками. — Верните меня маме. Пожалуйста, пожалуйста, верните меня домой.