Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)

Мост под ногами слегка завибрировал: паровоз под ними прошел, мерно отсчитывая рельсы. Сразу же хлынул поток людей, Димитрий едва успел развернуться так, чтобы закрыть собой Петру. Его толкали в бок и спину, а он шепнул ей:

— Не бойся, я тебя держу.

— Это я тебя держу, — грустно улыбнулась она, глядя на него снизу вверх, — когда ты уже это поймешь? Я же знала, что ты собираешься сделать что-то плохое. У тебя было такое лицо, Дим…

Поток пассажиров начал иссякать, можно было больше не бояться, что их растопчут. Он неохотно выпустил ее из рук.

— Я уже сделал кое-что плохое, сладенькая. Прости меня.

Петра сглотнула.

— Это я тоже чувствовала, Дим.

— Ты не спросишь, что?

— Я не хочу, — в голосе ни обиды, ни зла, лишь сожаление. Сожаление, от которого ему хотелось орать матом. — Ты долго не приходил, а теперь просишь прощения. Ты же никогда не просил прощения раньше, Дим. Ты же не умел его просить. Думаешь, так трудно догадаться, в чем дело? Да любая женщина на моем месте сразу бы все поняла. Неужели ты считаешь меня глупее других?

— Иногда я не могу остановиться, — скрипнул он зубами.

— Ты же говорил, что все можешь, если захочешь.

Она смотрела прямо в его лицо, будто душу выжигала, и Димитрий отвел взгляд. Возможно, девочка-скала и права. Возможно, он не хотел останавливаться с той монашкой. Хотел отрезать себе все пути отступления к Петре, чтобы уже не получилось вернуться, потому что ненавидел сам себя так сильно, что едва ли что-то соображал. Но сейчас, рядом с Петрой, он не желал ничего более, чем просто быть с ней. Несмотря на свою темную и больную сущность, наплевав на то, что это невозможно. Когда она стояла рядом, ему снова казалось, что выход найдется, и привязка к Эльзе окажется лишь дурным сном. Он справится и сможет балансировать на тонкой грани, как делал это многие и многие дни прежде.

— Если захочешь уйти… — начал он, а Петра вдруг ударила его по плечам и закричала:

— Да не хочу я уходить, понял? Когда ты уже поймешь, что тебя любят и хотят помочь? Почему хоть на вот столечко не подпустишь к себе ближе? Какое ты имеешь право решать за меня, когда уходить, а когда оставаться? Это мой выбор. К тому же, когда прогоняешь, это ты не меня, а себя так наказываешь. Думаешь, я этого не понимаю?

Ее крики разносил ветер, и внизу, на перронах, люди останавливались, чтобы задрать головы и с удивлением посмотреть вверх. Петра опомнилась, огляделась и съежилась в комок, а он просто стоял, смотрел на нее и не знал, что ответить. Как объяснить ей, что он лишил ее выбора, потому что не имел его сам? Как совместить любовь к ней с тяжелой, невыносимой, манящей привязкой к Эльзе? Как не ранить ее обманом и не убить правдой? Как вообще можно выбрать такого, как он? Это в его больной башке не укладывалось.

Он хотел делать хорошие вещи, но совершал только плохое. Берег семью от себя самого, но руки все больше обагрялись кровью. Обещал заботиться о сестре, но вместо этого задумал уложить ее в постель. Старался даже оградить от себя Петру, стать для нее благородным рыцарем, но она сопротивлялась и желала остаться с ним — и он, как дурак, ощутил такое невыносимое, режущее все внутренности острыми гранями счастье, что уже понял: не отпустит ее снова. Слабый, слабый волчонок, мечтающий о любви, которой совершенно не заслуживал.

— Ты болен, очень болен, Дим. Тебе нужно лечиться, — вздохнула Петра и положила ладонь ему на висок.

Димитрий закрыл глаза, наслаждаясь этими ощущениями.

— Хорошо. Я согласен. Если ты останешься.

К темному богу все, и понятно, что никакое лечение ему не поможет, но он пойдет на что угодно, лишь бы еще ненадолго задержать ее рядом. Он будет бороться.

— Хорошо, — эхом отозвалась она, — но теперь я останусь рядом только как друг. Просто потому, что нужна тебе сейчас. Я не могу делить тебя с другими женщинами.

Он мрачно усмехнулся.

Дарданийские горы были прекрасны и неприступны, как Петра, которая решила, что ему не стоит больше прикасаться к ней. Склоны покрывал темно-зеленый ковер хвойных деревьев, яркие рыжие и желтые пятна лиственных еще виднелись на нем, но наверху, где каменные строения прочно вдолбились в горную породу, в сентябре уже лежал снег.

Петра пришла в ужас и восторг, увидев это. Прямо в монастырском дворе, пока Димитрий обсуждал с надвратным служкой, какие комнаты им нужны для проживания, она присела на корточки и зачерпнула в ладони белые хлопья. С удивлением принюхалась.

— В Нардинии такое редко бывает, да? — спросил Димитрий, встав у нее за спиной.

— Раз в четыре или пять зим и совсем немного, даже землю не покрывает, — Петра выпрямилась и обернулась, отряхивая о себя руки. — Но мне бы и не хотелось чаще. Я не люблю холод.

— Я могу согреть, — он потянулся, чтобы обнять ее, но Петра лишь качнула головой и попятилась. Она не могла простить его так быстро, но он надеялся, что простит.

На ее просьбу предоставить им раздельные комнаты, монах-кастелян со вздохом развел руками.