Белые волки Перуна

Добрыня, однако, на слова боярина не обиделся, а поднялся из-за стола и лениво прошёлся по горнице медвежьей походной. И годы его не берут: как был по молодости силы немеряной, так и сейчас ударом десницы сшибает с ног быка. Своими глазами это видел Хабар на одном из воеводиных пиров. Ну и разумом тоже не обделили Добрыню при рождении, разве что добротою обнесли. Снимет он Хабарову шкуру без жалости и породу его изведёт под корень. В этом сомневаться может разве что совсем глупый. И помощников у Добрыни будет немало, да хоть того же боярина Глота взять. Так и целит кабан мутным глазом на Хабарово добро. А Перун-бог, выходит, ныне не защита. Слабоват он оказался против пришлого бога, вот и выжил тот его из Киева, а теперь, того гляди, сживёт и с Новгорода. А боярин Хабар в той распре между богами окажется крайним.

- Я против греческого бога худого слова не скажу, - пошёл Хабар на попятный. - Коли Великому князю он люб, то значит и мне по сердцу.

- Тебе, Хабар, веры нет, - выкрикнул визгливым паскудным голосом Глот. - Ты сызмала Перунов печальник.

- А ты сызмала кланялся греческому богу, - Хабар даже плюнул в сердцах на пол, потревожив любимого Добрынинного выжлеца.

Воевода на Хабаровы слова дёрнул подбородком и встал у входа, загораживая гостю путь к возможному бегству. В холодных глазах его была усмешка. С той Перуновой искрой в глазах он снял уже не одну голову во славу славянских богов. И приняв иную веру, он вряд ли стал мягче сердцем, но ведь не сглупа же пошёл за Владимиром новгородский воевода. Значит, выгоду в этом почуяли и Великий князь, и его дядька.

- Выходит, ты, Хабар, готов кланяться истинному богу?

- А что я, хуже других? - удивился Хабар. - Кто, как не я, открыл новгородские ворота Великому князю, пока Глот бражничал с Ярополковым наместником. И далее во всех делах служил я Владимиру подмогой. А если ныне греческий бог Великому князю люб, то люб он и боярину Яромиру.

Боярин Глот что-то перхал в углу, но Добрыня не слушал его, а стриг глазами Хабара. Но, видимо, ничего против Великого князя в сердце боярина не выстриг, а потому и отпустил с миром, бросив лишь негромко на прощание:

- Помни, о чём был разговор, Хабар.

А и без того Хабару не забыть его слов. То ли от пережитого страха, то ли от прибавившихся забот, но боль в спине отступила. С воеводина крыльца порхнул боярин соколом и в седло пал, не дожидаясь помощи мечников. А как выехал из Детинца, так страха и вовсе стало меньше, и мысли зажужжали в голове растревоженными пчёлами. На родное подворье боярин вернулся не то чтобы в злобе, но в тревоге великой, а потому и не сдержал руки на холопье нерасторопство. Лень-то поперёд них родилась, патлатых и заспанных. Полон двор лоботрясов, а некому у боярина принять повод. Едва не растянулся Хабар в полный рост, ступив с маху в коровью лепёшку. Вот это скотское непотребство он и вытер о толстые зады. Может, и дальше воевал бы Хабар, поучая челядинов, как надо жить, да расторопный Родя шепнул ему на ухо несколько слов. Запал у боярина пропал мигом, да мало того, что пропал, но ещё и в холодный пот его бросило. И было от чего похолодеть Хабарову сердцу.

- Ведун Бакуня тебя дожидается.

Было в этом мире два человека, от которых Хабар предпочёл бы держаться как можно дальше - это воевода Добрыня и ведун Бакуня. По мнению Хабара, эти двое стоили друг друга - и если один не спустит ему шкуру, то другой непременно спалит дотла. И надо же случиться такому дню, что с глаз одного он попал на глаза другому. Разум, однако, боярин не потерял, хотя в пояснице вновь закололо. Потому, видимо, и принял ведуна без большой радости в глазах, что тот и не преминул отметить, ощерив в усмешке рот.

- Голова пухнет от забот, - обиженно надул губы Хабар.

- Вести из Киева до тебя, значит, дошли? - прищурил глаз Бакуня.

Добрыня, тот левый глаз щурит, а этот - правый, чтоб у них вытекли эти глаза. И что за жизнь пошла такая - на родном подворье нет покоя.

- Слухами земля полнится, - хмуро бросил Хабар. - А Добрыня уже обещал снять с меня шкуру.

- Что так? - удивился ведун.

Но Хабар не поверил в его удивление, поскольку был уверен, что Перунову ближнику известно всё происходящее на воеводином подворье.

- Не шуточное дело вы затеяли, Бакуня. Чего доброго в крови захлебнемся. А за вашим Владимиром никто не пойдёт, потому как прав у него на великий стол никаких. Вот тебе и весь мой сказ.

- Значит, решил поклониться новому богу, Хабар? - Бакуня перестал щуриться и пучил теперь на хозяина оба злобных глаза.

- Ничего я не решил, - Хабар вздохнул и плеснул в чарки медовой браги. - Я верный печальник Перуна, и тебе это ведомо.

Выпили без здравий, не до того было, разговор заворачивался крутой, и Хабар ничего хорошего от него не ждал. Смотрел тупо на грязные Бакунины руки, сжимающие серебряную посудину, да головой качал, словно спорил не с собеседником даже, а с самим собой. Да, в общем, так оно и было, а вывод напрашивался самый паскудный - куда ни кинь, всюду клин.