Белые волки Перуна

Незадача боярина Глота на пути из Новгорода в Киев сильно огорчила Великого князя. Ещё больше огорчил его разгром Бориславовой дружины в радимицких землях, учинённый Белыми Волками. В таком гневе новгородец князя ещё не видел. И не то чтобы Владимир близко к сердцу принял беду Глота, а уж скорее измена воеводы Ладомира заставила его зашипеть в ярости.

Боярин Глот с приличествующим случаю скорбным лицом стоял посредине великокняжеских палат, ближники кучковались у стен, а сам князь метался у креслица, как раненный зверь, не слушая советов, которые сыпались наперебой.

- Нельзя спускать Ладомиру! - выкрикнул Басалай. - Надо спросить с его пасынка Мечислава.

- С Хабара надо спросить, - крикнул в запале Изяслав. - Милава его дочь.

Были и ещё крики, которые Владимир пропустил мимо ушей, но эти два, Басалаев и Изяславов, его задели.

- Боярин Мечислав с малолетства воспитан в христовой вере, - громыхнул в сторону струхнувшего Басалая князь, - и не боярам, путающим причастие с пирушкой, о нём поминать!

Зря Басалай поднял хвост на Мечислава, все знают, что князь Владимир благоволит к его матери, при чём в этом благоволении нет даже кобелиной страсти, в которой Великого князя всегда попрекают, а есть загадка чужой души, про которую так любят поговорить настоятель Никифор и хитрый грек Анастас, уже изрядно поднадоевший киевской старшине. Басалай-то напустился на Мечислава из-за родовых земель, которые волею князя, из рук Перуновых волхвов вернулись к Блудову сыну, мимо раскатанных губёнок скандального боярина. То ли дочки у Басалая все вышли, то ли Великому князю ныне не до девок, но только решил он неожиданно по справедливости и в ущерб ближнику.

- А что до Хабаровой дочери, то она тебе жена, Изяслав, и младший её сын числится за вашей семьёю, - продолжал Владимир. - Не с Хабара надо спрашивать, а с тебя, боярин.

И тут князь был кругом прав, даже Басалай, не говоря уже о других, головой закивал - отдай девку, тобой взращённую, в жёны, да чтобы потом тебе же за её беспутство кололи глаза. А муж на что? По мужам ныне родство считают на Руси, а не по жёнкам. Басалаю ещё и в том обида, что от дочери его у Изяслава детей нет, а сыновья у него только от первой жены Милавы. И выходит, что земли и нажитки, данные за дочерью Басалаем, пойдут щенкам Милавы, неизвестно с кем прижитым.

- Вячеслав - мой сын, - сказал побуревший Изяслав. - А про Владимира мне неведомо.

- Если ты не знаешь, так, может, спросить с Перуна? - вскипел князь.

- Тогда уж с воеводы Ладомира, - вздохнул Глот. - Ребенок с ним схож обличьем.

Владимир хотел уже было и на новгородца пыхнуть гневом, но передумал и махнул рукою на лавку у стены:

- Садись, боярин, в ногах правды нет.

Глот откликнулся на приглашение князя с охотой, поскольку от долгого стояния у него уже загудели ноги. Владимир, перегорев в ругани и крике, тоже присел в креслице, явно успокоенный.

- Много мечников у Ладомира? - спросил князь у Глота.

- По моим прикидкам не меньше двух сотен.

- На Руси Перуновых печальников много, - вскинул глаза вверх Ратша. - Если захороводится Ладомир против новой веры, то без труда соберёт и тысячу и более.

Князь Владимир метнул на ближника недовольный взгляд, но смолчал. Потому как возразить было нечего - прав боярин. Киевляне-то из уважения к Великому князю поклонились греческому богу, а вот в Новгороде не обошлось без крови. По словам того же Глота, до двухсот человек полегло в замятне. И в иных-прочих местах, если рьяно взяться, ещё больше можно порешить народу. Сразу прибавиться недовольных Великим князем.

- К новой вере привлекать надо не таской, а лаской, - заметил молчавший до сих пор Отеня.

Воевода после днепровского крещения вновь вошёл к Великому князю в доверие, и мысль он высказал дельную. Ещё недавно тем же радимичам по слову Великого князя рубили головы за ради Перуна, а если теперь начать рубить за ради Христа, то в умах простых людей может завариться такая каша, что не враз расхлебаешь.

- Чернец-то отошёл от наговора ведуньи? - повернулся князь к новгородцу.

- Конечностями вроде отошел, а про причинное место даже и не скажу.

От тех Глотовых слов все ближники зашлись смехом, а служки христовы, что пребывали поодаль в молчании, не дрогнули ликами. Было их трое, а четвёртым греком числился Анастас, вывезенный князем из Херсонеса, который сидел как бы сам по себе, не мешаясь с другими. И чернецы его не любили, и ближники княжьи. Ибо пронырлив был этот грек и льстив без меры. А князю он потому полюбился, как догадывались многие, что через него можно было узнать то, о чём предпочитали помалкивать христовы служки. Анастас сведущ и в вере, и во многих византийских делах, к которым у Владимира после женитьбы на сестре императоров проснулся интерес.