Белые волки Перуна

- Надо не рубить головы, а очищать души и просветлять умы. Уж если у Белого Волка хватило сострадания к своему пасынку, то Великий князь и вовсе должен проникнуться печалями своего народа. На том кровавом плешанском холме вершилось всё волею Бога: одному - мученический венец, а всем прочим - служение во славу истинного Бога. А что до монахов, то люди они пришлые, с нравами сей земли незнакомые, и не радоваться бы надо их прорухе, бояре, а огорчаться.

Радости конечно мало, в этом Владимир был согласен с Прокопием, а что до ближних бояр, то их и христова вера не обстругает враз. То же и Ладомир: если бы дело было только в вере, то можно было бы его оставить в покое. Но в воеводе дух боярского своевольства и сила простого люда. Он не только в Плеши своим стал, но и среди радимичей нашёл много сторонников, хотя Владимиру казалось, что не простят они Ладомиру смерть Всеволода. А они ему эту смерть простили и сделали это, наверное, потому, что судил воевода не по злобе, а по справедливости, и крови взял ровно столько, сколько должен был взять, и не каплей больше. Выходит, что сильный может спросить с виноватого, но в спросе должна быть мера, а иначе ненависть будет множить ненависть до бесконечности.

- Собери, Прокопий, отроков потолковее на наших землях, из тех, кто расположен к новой вере всей душой, и учи их. А Мечиславу пошли новых чернецов - этот воевода и умом крепок, и духом твёрд.

Всех ближников и монахов Владимир отпустил, а воеводу Отеню оставил, чтобы перемолвиться словом. Отеня от княжьей ласки не размяк, а вроде даже посмурнел лицом - выволочки ждал, что ли?

- Так говоришь, не станет разбойничать Ладомир?

- Нет, не станет. С Плеши он ушёл, хотя мог бы качнуть лесовиков против тебя, князь. Не захотел он навлекать твой гнев на головы верных людей. Да и ты умно поступил, послав туда Мечислава. А вот с Изяславом зря. Не по правде вышло, а по блажи. Нельзя так поступать князю - одной рукой судить справедливо, а другой творить зло исподтишка.

- По-твоему, рубить деревянных идолов это зло? - прищурился Владимир.

- Вера-то не в идолах, Великий князь, а в сердцах и головах. Вот когда угаснет вера в сердцах, тогда идолы сами рухнут гнилыми деревяшками.

Здраво рассудил боярин, ничего не скажешь. И с Изяславом он прав, хотя и не пустая это была блажь. Но - ошибка. И эта княжья ошибка стоила головы верному человеку и едва не привела к большому бунту, которого Владимиру, может быть, хотелось, чтобы раз и навсегда настоять на своём. Сравнял бы Плешь с землёю, побил бы строптивых, а иные прочие склонили бы головы. Но Ладомир Плешь не колыхнул. Разгадал, что ли, замысел Владимира? Или, как говорит Отеня, пожалел плешан, к которым прирос за эти годы сердцем. Выходит, Ладомиру людей жалко, а Владимиру нет? Выходит, сердце волчье добрее сердца княжьего? А хороша была задумка - собрать в одном месте всех недругов новой веры да раздавить их в железных объятьях.

- Пошли Ладомира порубежным воеводой поближе к печенегам, - подсказал Отеня.

- На это он не пойдёт, - покачал головой Владимир. - Ныне Ладомир числит Великого князя в кровниках. А Великий князь не вправе простить ему смерть воеводы Борислава с дружиною.

- Борислав сам виноват, - вздохнул Отеня, - начал шерстить с дуру и правых, и виноватых. А что до отказа Ладомира на твоё предложение о замирении, то пусть это будет его воля. А ты простил ему грехи, как этого требует вера христианская. И коли не любо ему под твоей рукой, то пусть уходит с твоих земель и не льёт кровь понапрасну. Раз ему не нравится Владимир, любый всей Руси, пусть ищет себе другого князя.

- А не много ли чести какому-то плешанскому воеводе?

- Дело-то не в Ладомире. Убьёшь этого, встанет другой - на Руси сильных мужей много. А всё дело в том - воевать мы будем за веру или решать добром.

- Ну а князь Владимир люб Руси? - голос князя прозвучал хрипло, то ли от гнева, то ли от волнения, а глаза холодно блеснули в сторону боярина.

- Так иного никто не просит пока. А раз народ не просит, то и Белый Волк не вправе на князя меч поднимать, иначе будет он не Волком, а псом шелудивым. Вот об этом и надо сказать Ладомиру.

- А кто скажет-то?

- Могу и я. Но лучше женщину пошли, боярыню Людмилу.

- Не таков Ладомир человек, чтобы слушать женщин.

- Ты, князь, ради пасынка своего подставил бы выю под меч добровольно?

Владимир от Отениных слов пыхнул было гневом, но остыл почти сразу же. Пыхнул потому, что прав был Отеня - не подставил бы, а остыл быстро потому, что не мечник Владимир и не боярин, а князь. Владимирова выя подороже Ладомировой.

Но про Людмилу Отеня сказал верно. Есть в этой женщине нечто такое, что привлекает не только Ладомира, но и Владимира. И немолода вроде и детна, а всё же нет-нет, да и косит князь в её сторону глазами, словно нет под рукой женщин помоложе и ликом покраше. Иной она была веры, а значит, и на мир смотрела по-другому - вот что, пожалуй, влекло к ней Владимира-язычника, и в этом они, наверное, с Белым Волком Ладомиром схожи.