Белые зубы

— Боюсь, что это теперь табачная настойка, дорогой. Какой-то вредоносный тип бросил свой окурок в это вполне приличное виски. Тут есть еще грушевый сидр и другое такое же дерьмо.

Арчи улыбнулся, благодарный ей за то, что предупредила и предложила выпить. Он сел и налил себе большой бокал «Молока любимой женщины».

Много бокалов спустя Арчи уже не мог вспомнить того времени, когда Клайв и Лео, Ван-Ши и Петрония не были его близкими друзьями. Даже отвернувшись, он мог бы нарисовать кусочком угля выпуклые мурашки вокруг сосков Ван-Ши, каждую прядь, падавшую на лицо Петронии, когда она говорила. К одиннадцати утра он нежно любил их, как детей, которыми так и не обзавелся. Они, в свою очередь, заявили, что у Арчи удивительная для его возраста душа. Все решили, будто вокруг Арчи концентрируются потоки мощной положительной энергии, такой сильной, что в решающую минуту смогла заставить мясника опустить окно машины. Оказалось, что Арчи был первым человеком старше сорока, которому предложили вступить в коммуну; оказалось, что уже давно поговаривали о необходимости сексуального партнера постарше для удовлетворения нужд некоторых смелых дам. «Здорово, — сказал Арчи. — Потрясающе. Тогда им буду я». Он так привязался к ним, что очень удивился, когда к полудню отношения вдруг испортились. Вдобавок его настигло похмелье, и он по колено увяз в споре о Второй мировой войне.

— Непонятно даже, как мы влезли в такие дебри, — проворчала Ван-Ши, которая наконец оделась — как раз тогда, когда все решили зайти в дом. Пиджак Арчи болтался на ее крошечных плечах. — Зачем лезть в такие дебри? Пойдемте лучше спать.

— Но мы ужевлезли, ужевлезли, — повторял Клайв. — В том-то и состоит беда его поколения: они думают, что могут прекратить войну, как какое-нибудь…

Но тут, к радости Арчи, Лео переключил внимание Клайва на другой аспект первоначального тезиса, выдвинутого Арчи — три четверти часа назад он сморозил какую-то глупость, вроде того, что военная служба формирует характер молодого человека, и тут же пожалел об этом, потому что пришлось то и дело защищаться. Освободившись наконец от необходимости отбиваться, он сел на ступеньки и закрыл лицо руками, а спор продолжался без него.

Позор. А ведь он хотел стать членом коммуны. Если бы он правильно разыграл свои карты, а не устроил этот дурацкий спор, у него была бы свободная любовь и повсюду обнаженные груди; может быть, даже маленький участок, где можно выращивать свежие овощи. На некоторое время (это было около двух часов дня, когда он рассказывал Ван-Ши о своем детстве) ему показалось, что впереди не жизнь, а сказка и отныне он будет говорить то, что нужно и когда нужно, и кто бы ни попался на его пути, все станут его любить. «Это я во всем виноват, — вздохнул Арчи, размышляя о бессмысленном споре, — только я один». А потом подумал, не заложено ли это в мировом порядке вещей. Может, это всегда так: есть люди, которые говорят то, что нужно и когда нужно, которые появляются, как трагический актер, в нужный момент истории, а есть такие, как Арчи Джонс, существующие только как часть толпы. Или еще хуже — совершающие рывок для того только, чтобы выйти на сцену и умереть у всех на глазах.

Можно было бы подвести жирную черту под этим происшествием, отчеркнув весь этот печальный день, если бы не случилось то, что привело к преобразованию Арчи Джонса во всех смыслах, в каких может быть преобразован человек; и произошло это не вследствие его усилий, но по странному совпадению, из-за непроизвольного столкновения одного человека с другим. Чистая случайность. И этой случайностью стала Клара Боуден.

Но сначала нужно ее описать: Клара Боуден абсолютная красавица, если не считать одного недостатка — она черная. Удивительно высокая, черная как эбеновое дерево. Волосы заплетены в форме подковы, которая повернута вверх, когда Клара чувствует, что судьба ее ведет, и вниз — когда не ведет. Сейчас кончики подковы смотрят вверх. Трудно сказать, знаменательно ли это.

Клара не нуждалась в бюстгальтере, потому что была свободна даже от силы земного притяжения. На ней был красный топ, который кончался сразу под грудью, ниже виднелся пупок, такой же красивый, как и все в ней, а еще ниже — очень узкие желтые джинсы. И наконец, бежевые замшевые босоножки на высоких каблуках. Она медленно спускалась по ступенькам, словно видение или, как показалось Арчи, когда он обернулся и посмотрел на нее, — словно вставшая на дыбы породистая лошадь.