Белый, белый день...

Да, пришлось ему хлебнуть немало, когда оказался за границей. Сидел и в ночлежках, и в лагерях для перемещенных лиц, и даже в пустых домиках на пляже. Работал и посудомойкой, и разнорабочим на стройке, и собирал яблоки в Австрии и Испании, преподавал русский в Италии, выгуливал собак в Швейцарии, был помощником кельнера в Германии, убирал туалеты на Мальте, был охранником канатной дороги. Кем только не был! За что только не брался, чтобы выжить, заработать на кусок хлеба…

Но всегда у него была какая-то неясная надежда, что его услышат, его поймут… его найдет Провиденье!

И когда он, чиня водопроводную трубу в Вероне, у небольшого, увитого плющом домика, пел про себя русские песни… И у него получалось – он же сам слышал, как освободился, окреп, свободно полился его голос… Открылось окно на втором этаже, и седой, пухленький старичок позвал его по-итальянски.

Он сначала подумал, что это обращаются не к нему, и даже оглянулся – кого зовет старичок?

– Ты! Ты! Зайди-ка ко мне. Поднимись…

Это и был несравненный синьор Бонелли. Самый главный человек в его жизни. Святой! Просто живой Святой!

Он сидел за старым пианино, долго смотрел на Луку, потом нахмурился почему-то и сказал требовательно:

– Повторяй за мной! И начал играть гаммы.

Лук сначала осторожно, а потом все смелее повторял за ним ноты.

– У тебя хороший слух! – буркнул про себя старик. – А можешь взять выше?

Лук смог, даже почувствовал какое-то облегчение от более высокой тональности.

– Почему ты пел баритоном? – словно рассердился на него Бонелли.

– Не знаю, так учили.

– Где? Кто?

– В Москве.

– А? Ты – русский?!

И старик начал играть в еще более высокой тональности.

– Ну! Ну! – прикрикнул он.

Лук почувствовал, что это сложно для его голоса.

– Отпусти мышцы в горле. Свободней, свободней дыши!

И чуть надтреснутым, но еще чистым и сильным тенором Бонелли показал, как нужно брать ноту.

Лук, словно попугай, повторил за ним. И у него получилось. И выше! И выше!

Ему стало так легко – голос сам летел из груди. У него раскрылась гортань, ожили зажатые мышцы глотки. Казалось, он мог петь так легко и свободно бесконечно, что нет предела его новому вырывающемуся из самых глубин существа мощному, свободно звучащему дыханию.

– Молодец, русский! Давай, русский!

Старик сиял и смеялся. Он играл гаммы все выше и выше по тональности.

И Лук не отставал, сам не веря, что это происходит с ним.

Что это его голос! Его Голос!

– Да у тебя почти три октавы! – не веря сам себе, глядя то на Лука, то на клавиши, закричал старик Бонелли.

– Не знаю… кажется! – боясь поверить, смущенный, растерянный и ошалевший, мокрый от выступившего пота, пробормотал Мордасов.

– Как же тебе могли так ставить голос? – только качал головой синьор Бонелли. – Ай-ай-ай… Настоящие варвары. Ты же классический тенор. Притом не сладкий, лирический, а настоящий… Ты понимаешь, ты – настоящий, героический тенор. Ты можешь спеть Отелло! Ты хоть сам это понимаешь!

Синьор Бонелли перевел дыхание и несколько минут не мог успокоиться.

– Это судьба. Это сам Господь послал мне тебя! Чтобы я мог на старости создать что-то великое. – И вдруг зорко и почти гневно посмотрев на Лука, произнес шепотом: – Ты понимаешь, сколько нам нужно работать? И как работать!

– Кажется, понимаю… – также шепотом еле выговорил потрясенный Мордасов.

– Нет! Ты еще только поймешь это… – Глаза старика сверкнули каким-то дьявольским огнем. – Я буду делать из тебя… артиста! Как Марио деле Монако! Как Марио Ланци… – Его голос взлетел. – Как Карузо! Как Таманьо!

И добавил чуть тише:

– А может быть, и выше!

Старик опустил голову и закрыл глаза. Лук смотрел на него, не понимая, что происходит, и только через минуту понял, что синьор Бонелли молится…

Молитва благодарности Господу.

Луке Мордасову было тогда сорок четыре года.

А это очень серьезный возраст для тенора. Пусть даже и «героического». Многие в эти годы уже сходят со сцены. А он только начинал…

Через три года он первый раз вышел на сцену Опера ди Верона. Потом сразу же на оперную сцену Венеции – еще до знаменитого пожара.

А еще через полгода он спел Отелло в самой Ла Скала. Да, это был триумф! Его имя в течение пары месяцев не сходило со страниц газет, журналов, ТВ… О нем сразу же сняли фильм на Би-би-си…

Открылись все сцены мира…

Лук чувствовал себя тридцатилетним, да что там – он был снова юношей, вырвавшимся на мировую сцену.

…Все это было как вчера. А ведь прошло больше двадцати лет. Все стало обычным, рутинным – жизнь по раз и навсегда заведенному расписанию. Гастроли, спектакли, записи, переезды из страны в страну, из города в город. С материка на материк… И так далее, и так далее…

Вечная, бесконечная гонка… С короткими неделями отдыха – иногда в домике на португальском берегу, около океана… Здесь ему очень нравилось – сидеть часами на пляже, под тентом и, закрыв глаза, слушать и слушать мерный шум набегающей волны.