Белый, белый день...

Платон помнил, что когда маленьким начал ходить, то держался обеими руками за мочки ушей – для баланса. Один шаг, другой… на пятом он уже пошел уверенно, самостоятельно и всем своим видом показывая взрослым, чтобы они убрали руки и не мешали ему. Так, держась за уши, он ходил почти месяц, а потом отпустил их и огляделся… Мир вокруг него стал ближе, доступнее… Он сделал самостоятельный, свободный шаг и взялся за огромное кресло, попытался влезть на него, но оно было слишком высоким. Повернулся и увидел совсем близко – шагах в трех – высокий стол, с которого свисала скатерть с бахромой. Он попытался взобраться на него, схватившись за скатерть, но она поехала на него, упали какие-то стаканы, загремела посуда, посыпались на пол ложки-вилки…

Его подхватили на руки, смеясь и укоряя маленького Платона. Но он не испугался. Не заплакал… Он только с высоты маминых рук смотрел на разгромленный порядок на столе, льющуюся воду, перевернутую посуду и невольно задал себе вопрос: «Это я… Я! Сделал?»

Он вообще редко плакал в младенчестве и почти никогда в раннем детстве.

– А он у вас вообще нормальный? – спрашивали маму соседки. – Ребята подбегут к нему, кепку сбросят на землю. А он молча поднимет и сидит такой, как будто его это не касается.

– Да вроде бы нормальный! – отвечала мать, улыбаясь и беря его на руки. – Ох, и тяжел ты стал, Платоша!

А не плакал Платон потому, что он сам и все вокруг – ребята, дома, корова и даже огромный злой бык по имени Цыган, которого все боялись, – были в его понимании как бы отдельно. Его мир и мир вокруг не были едиными. Все, что происходило в его душе, во снах, в воображении, не перекрещивалось с миром, окружающим маленького Платона.

Так было и когда бык Цыган как-то подошел к нему и долго смотрел на мальчика своим иссиня-черным глазом. Ему не нравилось, что мальчик не отводил глаз, что он не боялся его, что он чувствовал себя равным грозному животному…. И тогда Цыган нагнул голову, рогом зацепил мальчишку за пояс и метнул его через голову, через хребет куда-то назад – чтобы не видеть больше его вызывающе-спокойных глаз. И замычал грозно, устрашающе…

К лежащему на земле Платону бросились соседи, ребята, выскочили мужики с дрекольем. Отогнали быка, подняли ребенка на руки.

– Господи, как же Цыган не пропорол ему живот?

А бык просто зацепил рогом за жесткий пояс – «из чертовой кожи» – и метнул тело мальчика, как камень из пращи…

Платоша, потерявший на время полета сознание, очутился на руках соседей и вдруг ойкнул. И не мог перевести дыхание. Он не мог зареветь. Не мог вздохнуть и только судорожно открывал и закрывал рот…

– В больницу!.. В больницу его надо! – раздавались крики вокруг.

Прибежала мать и, схватив Платона на руки, прижала к своей груди. И тут он тихо-тихо заплакал… И задышал свободнее… Что-то странное – из того, параллельного с ним мира, осталось позади. Но оно ворвалось в его сокровенную душу и сломало вечную преграду между его тонким маленьким миром и всем опасным, непонятным, далеким миром вокруг него…

И Платон вдруг зарыдал во всю силу легких. Это был не плач, это был детский неостановимый, захлебывающийся вопль протеста, прощания, разлома мира.

Он понимал, что этот мир опасен для него. Что ничего хорошего ему нельзя ждать от этого не его – большого, грозящего ему – мира. Что он заберет – одно за другим – все, что составляло его, Платона, сокровенный мир… Заберет мать, отца, покой, сон, гармонию и тихое течение его малой, сокровенной жизни, что было его сутью все годы, что он помнил себя… Пять с половиной лет… Заберет солнце, ночь, его покой, дыхание, сны… Отберет наслаждение жизнью! – Жизнью, которую он так чувствовал, впитывал с каждой секундой своего бытия… ее огромность… разноцветность, внутренний покой и согласие с ней.

Он стал беззащитным перед чужим миром… И от этого кричал, захлебывался в слезах, до потери сознания, в безмерном отчаянии…

…Зажглись надписи «Пристегнуть ремни…». Самолет заходил на аэропорт Анталии.

Платон Васильевич тряхнул головой, сбрасывая с себя оцепенение то ли короткого сна, то ли глубокой задумчивости.

Зачем он летел на южный берег Турции? Он вряд ли мог на это ответить… Наверное, отдохнуть. Или просто выпала свободная неделя-другая.

Сейчас он выйдет на знакомое поле анталийского аэродрома… Заплатит двадцать долларов за визу в Турцию… Дождется багажа. И на такси – в маленький городок Кемер, в котором он был уже раз пять… Тихий, благоустроенный, не слишком шумный… С прекрасным морем, пляжами, открытыми, светлыми горизонтами… С удобными гостиницами-пансионами, с добрыми, по-крестьянски простодушными горничными… Полупустые в этот октябрьский, еще солнечный и очень теплый по-турецки месяц…

И, оставив багаж в уютном маленьком – но со всеми удобствами! – номере, переодевшись, пойти к морю.