Белый Бим Черное ухо

– Так надо ж сперва без ружья… Проследить, сообразить, а потом уж… Она мне уже знакомая. Знаю, сразу с ружьем нельзя. Тогда она или уйдет заранее, или в норе отсидится, или перетащит волчат в другое логово, в иное место… Разве логово раскопать? – спросил он сам у себя.

Алексей Степанович смотрел на Сеню и думал. Сеня тоже думал, глядя перед собой в поле.

– Ты чем сегодня занимаешься? Какой наряд тебе? – спросил Алексей Степанович через некоторое время.

– За конным планетом хожу: на конях рыхлим подсолнечник. Сегодня, пожалуй, кончим.

Алексей Степанович больше ничего не сказал. Он отошел к бригадиру. Тот что-то записывал и не поднял головы. Но Сеня услышал его голос.

– Алексей Степаныч! – говорил бригадир, возмущаясь. – Сами требуете ритма в работе, а сами вон что советуете: отпустить колхозника с поля. Не понимаю!

Потом они говорили тихо и вскоре поехали дальше.

Целый день Сеня рыхлил междурядья. Сегодня он был молчалив. На вопросы отвечал неохотно, а на шутки совсем не отвечал. В обеденный перерыв он лег спать, как обычно, но уснуть не смог: волчица не выходила из головы. Никто, как казалось ему, не думает об этом опасном звере. В прошлом году десятка два овец перерезали волки. Неужели допустить и в этом году? Кричать на правлении да ругать пастухов – дело нехитрое…

Но не один Сеня задумался о волчице. Алексей Степанович утром, когда отъехали от бригадного стана, говорил бригадиру:

– Сеню надо отпустить. От волчицы могут быть большие убытки. А может быть, она и не одна там.

– Да не убьет он ее, – возражал Корней Петрович. – Разве ж один охотник, да еще с одностволкой, может убить матерую волчицу? Нет. Месяц будет ходить, а не убьет. Дело Сеньки – перепела, утишки, зайчишки… Он и так мне надоел со своей охотой: то его на уток отпусти весной, то он зимой уйдет да попадет в самую пургу, а ты за него душой болей. Прекратить это надо. Да еще и так сказать: молод он и неразумен еще, чтобы на волчицу одному отправляться.

– А все-таки отпусти его, Корней Петрович, – настаивал председатель, пряча улыбку в черных усах. Загорелый, как южанин, он смотрел перед собой, ведя машину. Ветерок шевелил его седеющие волосы. – Отпусти, отпусти! Дело важное.

Корней Петрович безнадежно вздохнул и отвернулся в сторону.

Но вечером, на бригадном стане, он подозвал Сеню и сказал коротко:

– Ну, ступай. Два дня тебе.

– Алексей Степаныч отпустил-то?

– Ты иди. Раз разрешаю, значит – иди. Все.

– Все, – подтвердил Сеня.

Подошла грузовая машина. Они сели в кузов вместе с другими колхозниками и больше не перекинулись ни единым словом. Но уже около гаража Корней Петрович сказал, сойдя с машины:

– Ты вот что, Сеня: один-то против волчицы с выводком не очень там… Поосторожней, говорю.

– А я думал, прямо как приду, так ее за глотку: кхг! А она меня: хрык! – и готов. – Сеня сказал это серьезно, без улыбки.

Но Корней Петрович понял иронию и махнул рукой.

– Чудак ты человек, Сенька! – сказал он на прощанье.

Дома Сеня поужинал с женой, расстелив скатерку на траве под кленом. Жареные перепела были очень вкусны, а блинцы со сметаной показались Сене и вовсе замечательными. Он тщательно вытер последним блинцом тарелку, проводил его в рот и сказал:

– Спасибо, Машенька! Ловко поужинал… Садись-ка сюда – я тебе рассказывать буду.

Он принес из клети кинжал, сделанный из укороченного штыка от немецкой винтовки, и расположился с ним у камня. Маша присела около него на завалинку. Маша – молодая, сильная, полногрудая, с задорными серыми глазами, смеющимися из-под черных густых бровей. На селе удивлялись: как это такая красавица вышла за такого «тихоню Сеньку». Правда, Сеня не был каким-нибудь щупликом, но и особой силой не отличался на первый взгляд, хотя мускулы его напоминали твердую резину, такую, что бывает у накачанного баллона автомашины, – не помнешь. И ростом – средний. И такая, прямо сказать, красавица полюбила Сеню.

Спрятав руки под фартук, Маша ласково-шутливо спросила:

– О чем же будешь рассказывать? Про куропаток, что ли?

– Нет. Ты слушай. – Он начал точить кинжал и, не отрываясь от дела, заговорил: – Ты в каплю смотрела когда-нибудь утром, рано?

– В каплю?!

– Ага.

– Ну, ты что-то того этого. – И она потрогала его за голову, потрепав легонько волосы.

Сеня рассказывал Маше подробно.

– Понимаешь, Машенька: дрожит, переливается то ясно, то смутно… И такая крохотулька. В кино того не может быть – недоступно им.

Маша слушала и смотрела на Сеню. И никакого задора в ее глазах не было, и уже не казалось, что вот-вот слетит с ее губ острое словцо, которого так боялись некоторые в бригаде.

– Хороший ты… – тихо произнесла она.

– А Корней Петрович говорит – «чудак». – Ну и пусть говорит. Кинжал потихоньку лизал камень. Вечер стал уже темно-синим, деревья – почти черными.

– Завтра я уйду, Маша. На два дня уйду, – доложил Сеня, вставая от камня.

– Далеко?

– Волчицу выслеживать.

– Страшно, Сеня. Она ведь с волчатами… Сказывают, их двое матерых в одном месте поселились: самка да самец.

– Ну и что ж из того? Я на них так вот сразу и не полезу. Послежу. Подумаю. Как ты на это скажешь?