Белый Бим Черное ухо

– Саженцы и воду привезет автомашина в обеденный перерыв. Без полива не сажать. Товарищ Хвист должен приехать: была от него записка еще вчера. Разрешите зачитать?

И, опять не дожидаясь ответа, достал записочку и прочитал шутливо-торжественным тоном, упершись одной рукой в бок:

«Глубокоуважаемый товарищ Митрофан Андреевич Катков!

Согласно плану, спущенному со стороны райпотребсоюза, и развернутому графику движения полевой торговли сельпо, в горячие дни весенней посевной кампании в вашу бригаду прибудет разъездная торговля разными товарами. Продажа в порядке живой очереди. С горячим кооперативным приветом предсельпо

Е. Хвист».

Все слушали молча, улыбаясь. А Катков спросил шутливым тоном:

– Какие будут соображения?

– Хвисту взбучку дать, – коротко сказала звеньевая Анюта. – Давайте, бабочки, баню ему устроим!

– Покритиковать не мешает, – поддержал и Митрофан Андреевич, – но только по-хорошему, вежливо.

– А мы и так вежливо, – сказала все та же Анюта. – А то до чего дошел: неделю сидим без спичек, а у мужиков без табаку уши попухли. Приди в магазин и спроси у него: «Спички есть?» – «Есть, но для полевой торговли». – При этом Анюта вздернула лицо вверх, сморщила и без того маленький носик, сложила руки по-наполеоновски, отставила одну ногу и, подражая председателю сельпо, произнесла. – «У меня план спущен сверху донизу!» – Все разом захохотали: очень уж похоже изобразила Анюта товарища Хвиста. – «Я тебе продам табак, – продолжала она в той же позе, – а план должен провалить! Ин-те-рес-но! Хм! Я план полевой торговли выполню на пятьсот процентов! Я пять дней накопляю силы! Я – во!» – И она, под общий хохот, ударила себя кулаком в грудь.

Весело смеясь и переговариваясь, женщины стали занимать свои места на линии посадки и принялись за работу. Я прошелся по рядам новой лесополосы: все было в порядке. А работающие нет-нет да и оглянутся на меня – не найдет ли, дескать, какого изъяна?

Мы отправились с Митрофаном Андреевичем дальше пешком. Метрах в двухстах от нас расположен склон, на котором работа на тракторах почти невозможна. Такие участки обрабатываются всегда лошадьми. Надо было решить на месте, судя по почве: нужна там культивация в этом году или можно обойтись двухследным боронованием. Вдоль яра, по краю, протянулась приовражная лесополоса, посаженная восемь лет назад; молодые листочки уже распустились, и уже какая-то пичуга приветливо чирикнула нам из-за веток. Облака стали менее густыми, и солнце, проглядывая на землю в просветы, помаленьку расталкивало их в разные стороны. Было тихо. Там и сям поперек склона колхозники боронили зябь во второй след.

Прямо к нам двигалась пара лошадей, запряженных в бороны, а сбоку около них шагал Прокофий Иванович Филькин. Он держал вожжи в руках, поигрывая ими, и покрикивал на лошадей. Шаг его был ровным и размеренным настолько, что, казалось, он подчиняется какой-то неслышной команде: шаг, шаг! Шаг, шаг! И так – целый день по мягкой пашне, в которой утопают ноги по щиколотки.

Уже по одной этой мякоти пашни видно, что никакой культивации здесь не требуется.

– Добрый день, Прокофий Иванович! – приветствовали мы разом.

– Здоровеньки были! – ответил он, но не остановился, а продолжал отмеривать свой бесконечный путь.

Мы пошли с ним рядом.

– Ну как сменная лошадка? – спросил Митрофан Андреевич.

– Да… как? Так себе. До Великана – куды там ей! Великан – конь! То лошадь такая: брось вожжи и пусти по пашне, сам поведет бороны и огреха не сделает, и назад повернет сам. То лошадь – ум! – Он вздохнул и прикрикнул на лошадей: – Но-о! Заслушались, елки тебе зелены! Разговору рады!. Я на том коне, – продолжал он снова спокойным и ровным голосом, – пять лет работаю изо дня в день: цены нету Великану.

– Может, покурим? – предложил я.

– Не занимаюсь: некурящий.

– И никогда не курили?

– Кури-ил. Курил здорово. Давно уж бросил.

– Говорят же, трудно бросить? – спросил Митрофан Андреевич.

– То-ись как это трудно? Есть дела потруднее. А это – надумал и бросил. Но-о! Разговоры!.. Куды ей до Великана!.. Бросил курить. Пришел с работы и надумал… Бросил кисет в печку, а цигарку положил на подоконник, готовую. Да. Положил… Да куды ты лезешь, елки тебе зелены! – беззлобно увещевал он лошадь. – Как это потянет меня курить тогда, а я подойду к цигарке и говорю: «И не совестно тебе, Прошка: сам себя не пересилишь?» – и положу опять цигарку на свое место.

– Пересилил. За два дня пересилил. – Он немного помолчал и продолжал тем же неизменно ровным и спокойным голосом: – Себя пересилить можно… А вот бабу… не пересилил…

Митрофан Андреевич подмигнул мне незаметно.

– А что такое случилось? – спросил я.

– Да что: Настя-то ушла от меня через бабу. Вот, елки тебе зелены…