Белый Бурхан

— Не только, святой отец. Не только!

Священник переменился в лице и втянул голову в плечи: вот он, тот камень, которого так ждал и боялся! Кто же настукал ему про краденое золотишко, какая бестия посмела?

Глава третья НЕОЖИДАННОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Темный от грязи палец монаха был строго воткнут в небеса, а значит, голос его должен звучать громогласно. Но он пискляв и слышен только в двух шагах.

Раздвинув зевак, Бабый подошел поближе, встал в первом ряду. Его красная шапка внушала почтение, хотя одежды и не блистали роскошью, а веревка, которой он подпоясал халат, когда покидал дацан для странствий, не только потерлась, но и засалилась.

— Владыка Майтрейя сидит сейчас на небесном троне, — говорил монах, все время срывая голос, — ив духовном беспокойстве за грехи мира не сложил ноги, а опустил их вниз и попирает землю! Это ли не знак скорого прихода Владыки Мира? Глядите сами, кто не ослеп, кто умеет читать знаки грядущего, кто идет в него с опаской, но без страха за грехи вольные или невольные в этой жизни своей!..

Монах жестом фокусника сдернул синее покрывало, и все молча уставились на плохо написанную танку[36] с усатым бодисатвой, угадать Майтрейю в котором можно было только по каноническим цветам и магической фигуре мандалы,[37] вписанной зачем-то в правый угол. Но монах сделал вид, что его божественная картина — шедевр мастеров Гандхары.

Бабый смутился, увидев, что монах не только нахально любовался этой дикой мазней, но и, сняв с головы лодку грязно-желтого колпака, отправился собирать мзду за представление. Может, он — жулик, а не монах? Мало ли сейчас всяких подозрительных людей гонят голод и нужда по дорогам?

Грязно-желтая лодка медленно плыла по кругу и наконец остановилась возле Бабыя. На самом дне тускло поблескивало несколько медных и бронзовых монет. Не дороже простой милостыни оценили спектакль монаха люди!

— Откуда ты? — спросил Бабый строго. — Из какого дацана?

— Из земли, где будет рожден новый Будда — из Бенареса. Это далеко, лама. Это очень далеко!

— Знаю. Зачем тебе деньги? Тебе не хватает милостыни?

— Я хочу построить монастырь, посвященный новому владыке.

— На эти деньги ты ничего не построишь.

— Всякое подаяние свято, лама. И я знаю дацаны, которые были построены на подаяния…

Уверовав в свою победу в споре, монах поднял глаза и поспешно убрал руку с шапкой-лодкой: приверженцы гелукпы[38] недолюбливали монахов и отшельников, а те побаивались их не меньше, чем черношапочников Бонпо[39] тот, кто носил красную шапку, всегда был мудрец или книгочей! А каждому ли по силам тягаться с мудрецом?

— Какой геше-ларива осмелился писать такую танку? — угрожающе спросил Бабый. — Разве тебя не учили, что искажение святыни является надругательством над ней, святотатством?!

— Я сам тот геше-ларива, лама! — застонал монах. — Мои краски искренни и прочны, составлены, как подобает, наложены на холст тайно и с молитвой, но я — бездарен! — Он обескураженно развел руками. — А настоящий геше-ларива берет за каждую танку золотом! Великий живописец Дзанабазар умер давно, а его ученики и не подумают помочь мне… Да и сами посудите, лама, какой убыток Майтрейе и другим богам, если на моих танках они выходят немного кривобоки и разноглазы? Разве от такого пустяка их величие и слава потерпят ущерб? Ущерб понесет только моя карма!

А он — плут! — весело подумал Бабый. — Чем он еще торгует, что из святынь еще упрятано в его грязный мешок? Поддельные сутры, ложные дэвтэры, святой помет грифонов и символы дхармы на самых неподобающих предметах? У такого все может быть!

— Тебя спасает от кары только твоя святая цель. Когда обойдешь всех, возвратишься ко мне. Надо поговорить…

— О, добрый лама! Если вы дадите мне нарсанг…

— У меня нет этой монеты.

Монах поклонился и протянул свою лодку соседу Бабыя. Тот подумал, вынул горсть медных монет, долго перебирал их. Сначала хотел бросить полновесный шо, но нашел монету покрупнее, а достоинством всего в четверть шо. Бабый нахмурился: не верят люди этому плуту, собирающему деньги на новый монастырь!

Кто-то из толпящихся вокруг Бабыя захотел-таки купить танку монаха дешево и свято. Тот приосанился, начал торговаться, шепча еще тише, чем когда расхваливал свою плохую работу, — восторг и важность душили его… Наконец сторговался. Новый владелец танки-лохматый и самодовольный караванщик — закутал ее в белую холстину, презрительно и даже брезгливо бросив под ноги монаху его выцветшую синюю тряпку. Но тот сиял: у него в запасе таких танок было, вероятно, десятка три…

Толпа постепенно разошлась, и монах-торговец оказался с Бабыем наедине.

— Ну, что у тебя есть еще?

— Бусы дзи, лама.

— Покажи.

Бабый был уверен, что плутоватый монах непременно подсунет ему китайскую подделку: из окаменевшего помета птиц или черного камня с грубо процарапанными знаками великой тайны. Но торговец протянул ему подлинные бусы из роговика с внутренними знаками, вчеканенными секретным способом тысячи и тысячи лун тому назад мастерамы Такагмы.

— Как тебя зовут?

— Чампа.

— Ты — тибетец?

— Нет, монгол.