Белый Бурхан

— В Лхасу ничего пока сообщать не надо. И не потому, что тебя немедленно заменят другим ламой. Положение Тибета сейчас тяжелое, и далай-лама не намерен ссориться с русскими… И хотя смертная казнь отменена, для тебя, Амгалан, могут сделать исключение. Доказать свою правоту ты не сможешь, а твою вину русские докажут очень просто… Думай! Иногда это полезно.

Самдан вплотную подошел к ширетую, насмешливо поглядел в его испуганное и встревоженное лицо:

— Я помогу тебе, Амгалан. Но — услуга за услугу!

— Я слушаю вас, лхрамба.

— Никто не должен знать, что я направлен в твою школу русской полицией.

Еще в Иркутске, выпуская его из тюрьмы, ротмистр Синеоков, поглаживая свои щеголеватые усики и глядя на него глазами цвета бутылочного стекла, сказал на безупречном английском языке:

— Все ваши сведения весьма любопытны, но они выпадают из моей компетенции. Поедете в Санкт-Петербург! Там советую вам сразу же посетить департамент полиции и лично побеседовать с его высокопревосходительством Алексеем Александровичем Лопухиным. Человек он весьма влиятельный, облечен необходимой властью и охотно использует вашу информацию. Разумеется, если вы, профессор, не будете излишне щепетильны кое в каких мелочах конфиденциального порядка. Тибет находится в сфере интересов русского правительства, как равно Китай, Монголия, Урянхай, хотя эти интересы и перекрещиваются с английскими и японскими… В общем, вы можете помочь и, естественно, помогут вам!

У Самдана не было выбора и он дал согласие на сотрудничество. Ротмистр Синеоков был вполне удовлетворен, выдал гостю проездные документы, временное проходное свидетельство с ограниченным сроком действия, письмо конфиденциального содержания на имя Лопухина, немного денег, прибавив с той же официальной улыбкой на безразличном лице:

— Я сделал для вас все, что в моих силах, не беспокоя понапрасну его высокопревосходительство генерал-губернатора. Думаю, что не следует втягивать в это большой круг административных лиц. Да это, мне кажется, и в ваших интересах, профессор, тоже…

Самдан сделал, как советовал Синеоков. А попав на прием к Лопухину, передал и пакет от ротмистра. Не раскрывая послания, Лопухин в крайнем изумлении смотрел на ламу — такие гости его департамент посещали нечасто. Потом спросил по-русски:

— Вы прямо из Тибета?

Услышав знакомое название страны, Самдан кивнул, потом объяснил ему на английском суть дела. Лопухин изумленно пошевелил пальцами, прочел письмо ротмистра, более заинтересованно посмотрел на Самдана:

— Вы владеете только английским, профессор?

— Плохо, как и другими европейскими языками. Вам легче найти бурятского переводчика.

— Бурятского? Найдем… Сейчас вас проводят на квартиру, где вы будете жить. Мы с вами скоро встретимся.

— Хорошо, генерал.

Вызвав дежурного офицера и поручив ему далекого гостя, Лопухин достал чистую папку с черным государственным орлом, собственноручно написал «Бурханизм в России», вложил письмо Синеокова и документы Самдана, бросил в сейф. Особого значения этому новому делу Алексей Александрович не придавал, считая его скорее информационным, чем имеющим какое-либо практическое значение для России.

Потом последовала серия бесед с Самданом через переводчика-бурята, и Лопухину пришлось многое поменять в своей первоначальной точке зрения: какая-то серьезная ситуация, действительно, вызревала. Тибет все еще оставался тайной за семью печатями, хотя кое-что за последние годы и приоткрылось. Когда же внимание Лопухина переключилось с таинственной миссии, отправленной куда-то в район Алтая, на школу тибетской медицины, открытой недавно в столице, Самдан покачал головой:

— Это бессмысленное предприятие. Тибетская медицина строится не столько на методах лечения и лекарствах, сколько на психологии и философии веры. Не думаю, что эта школа что-то серьезное, если только она не выполняет в России какую-то иную роль.

Лопухин нашел замечание профессора справедливым:

— Да, эта таинственная школа уже сделала определенный шум в кругах, близких ко двору, и иметь там своего человека нам не повредит. Если у вас есть желание, профессор, займитесь ею сами… Я дам необходимые распоряжения.

Лувсан был даже не удивлен, а поражен решением ширетуя. Но тот быстро и резко осадил его:

— Он послан Тибетом. И там знают о нас больше, чей мы думаем… Я ничего не мог поделать, если бы даже и захотел.

Лувсан ушел обиженным. Этого и следовало ожидать — на чувство благодарности старший наставник не был способен. Самдан вставал теперь нерушимой стеной между ним и ширетуем. Это не могло не задеть самолюбия Падмы: новый наставник вправе запретить его непосредственное общение с Амгаланом. К тому же, и самому Амгалану, судя по всему, теперь было не до самолюбия и интересов Лувсана, поскольку его собственная судьба была подвешена русскими за волосок. Хорошо еще, что Самдан не отказал ему в своей помощи!