Белый Бурхан

— Понаблюдал эту картину игумен и тошно ему стало — своего казначея приставил для порядка и ответов на всякие дотошные расспросы и прочие его делу подлежащие заботы…

С Елизаркой Поспеловым Никандр Попов учился в одной семинарии, вместе мечтали о фиолетовых камилавкам на головах, о стезе духовного подвига. Но всем этим судьба изволила одарить лишь одного из них, надев на голову другому монашеский клобук. Немилость самого Победоносцева рухнула на Никандра, не задев Поспелова, хотя грех у них на двоих был один: постыдный блуд с цыганками, озорное богохульство на попойках, обратный «Отче наш» как «Отче Бах» читаемый…[168] И как только уцелел-то?

А нынче-то — вон как освятился в своей консистории! В молодые лета был жадина и плут, в силу вошел — стал чуть ли не разбойником в рясе! Монету берет в подрагивающие пальцы и сожалеет, что сызнова ее на блюдо возложить надлежит, а не в собственный карман опустить. Доверь такому казну — ограбит дочиста! Или не раскусили его там, у владыки, не попробовали у благочинного на зуб?.. Весь ведь — на виду! Да и сам-то грех ровно смола — как ни мой, ни отдирай, все едино липнет…

Отец Никандр ушел в библиотеку, сел в уголке, загородившись полками и сундуками с книгами, поглядывая изредка в зарешеченное окно. Возле амбаров пыхтели монахи, таская мешки с зерном и туши мороженого мяса, бочки меда и короба с вином Меж ними торчал пнем консисторский ревизор, тыча перст свой то вверх, то вниз, то вбок. Командовал, распоряжался… А того дурак не понимал, что если даже насквозь пустыми амбары у отца Никандра окажутся, то и ссылать его более некуда. Хуже Чулышманской только разве северная дыра Соловки на Белом море! Да и то, как посмотреть…

Вечерело, когда послышалась суетливая беготня по монастырским коридорам. Что еще за оказия приключилась?

Игумен неохотно поднялся с насиженного места, открыл дверь в коридор, властным жестом остановил пробегающего мимо послушника, спросил строго:

— Чего прыгаешь козлом?

— Тебя, отче, искать бегу!

— Стой, сыскал уже! Сказывай, что там опять?

— Беда, отче! Утром шесть монахов ушли на конях? Только что хватились…

— Куда ушли-то, зачем?

— А к хану Ойроту, должно…

Отец Никандр крякнул: снова повторилась недавняя история с неофитами… Раньше к Техтиеку убегали, в разбойники, теперь — к хану Ойроту, в солдаты его Шамбалы…

— Кто ушел-то?

— А теленгиты, что весной пришли: Аткул, Товар, Карман, Чекурак, Капшай и Качимкей…

— Ладно, ступай.

Трудно сказать, огорчил или обрадовал игумена этот неожиданный побег. В миссии и станах его словам о грядущей беде не поверили-ревизией вот решили наказать…

Поспелов уже стоял в конце коридора и нетерпеливо поджидал игумена. Он был испуган, но вида не показывал.

— Что за шум в обители?

— Шесть молодых монахов из вновь обращенных к хану Ойроту ушли, — отмахнулся отец Никандр. — Погоню за ними слать — смысла нет, в этих горах они — дома…

— Хан Ойрот? Местный зайсан?

— Нет, Елизар. Наши-то язычники — ойроты, а он их владыка!.. Летом еще объявился вместе с Белым Бурханом… Я докладывал архиерею… Пустое все, преосвященный! Сами явятся — зима на дворе, не лето!

Вызнав у игумена все, Поспелов поспешно свернул ревизию: беда, нависшая над православием, не показалась ему надуманной, как самоуверенным миссионерским попам. И Поспелов отменным нюхом иезуита почуял, что здесь можно нажить моральный капитал, стяжать славу борца с ересью нового толка, ярого защитника православия от ложных веяний каких-то могучих восточных религий, хотя бы и перенесенных лишь частично на реальную почву существующего на Алтае веками шаманизма…

Консисторский архимандрит дотошно расспросил всех монахов-алтайцев о хане Ойроте и древнем боге Бурхане, записал старинные предания о ламах. Потом со всем этим сопоставил нынешние слухи о Белом Бурхане и убедился, что чулышманский игумен совсем не зря ездил в миссию и станы. И жаль, что от него просто отмахнулись Такой просчет для Алтайской духовной миссии может иметь далеко идущие последствия!

Раскаленный добела собственным энтузиазмом, архимандрит был готов отослать ревизию обратно в Томск, а самому лететь скорым поездом в столицу и требовать немедленных действий против грозно и неотвратимо надвигающейся смуты, если не религиозной войны! Но его пыл охладил игумен:

— Тебя не поймут, Елизарка, а доказательств нет. Сказки и слухи-пустое… Вот если бы ты приволок к Победоносцеву самого хана Ойрота вкупе с Бурханом — другое дело.

— Ты не прав, Никандр! Мое главное дело — ударить в колокол, пока только чуть дымится!

— Ну и бей, кто тебе мешает? А я орать не буду, уволь. Я и клобуком рисковать не хочу, а ты и камилавку не жалеешь…

— Но ты же поможешь мне?

— Я? Нет, Елизарка. На меня расчет не держи!

— На ревизию обиделся или на то, что во главе ее я приехал?

Отец Никандр стукнул кулаком по подоконнику и резко повернулся к архимандриту Поспелову:

— Я не подпишу твоей бумаги!

— Отчего же? — удивился тот. — Когда-то, помнится, ты не был столь щепетильным…

— Тот грех мною отмолен здесь.