Белый человек

Снежана деловито растолкала собравшихся, настойчивым жестом отстранила Руслана и склонилась над пострадавшим. Григорий уже перестал материться и только бессмысленно вращал глазами и стонал. Снежана ловким движением оторвала полоску ткани от края халата.

— Снежана, ты чего это?.. — прошипел Руслан, но та только резко отмахнулась от старика.

— Пусть кто-нибудь подвезет телегу. Ну, кому не жалко? — сказала она властным голосом. Кто-то из мужиков откликнулся.

— Вот, давай, тащи ее сюда, — сказал Руслан. — Все остальные — расходимся, нечего больше здесь смотреть! Давайте, идите! — замахал он руками на толпу.

— А мне можно идти? — спросил Пейл насмешливо.

— Я с тобой еще не закончил, — прошипел Руслан. — Ты пойдешь со мной на допрос.

— Ну можно мне хотя бы одеться? — спросил Пейл, вызывающе улыбаясь.

— Стой! Кому говорят! — но Пейл уже скрылся в доме. — Вот черт!

Через некоторое время Пейл появился в привычной одежде — широких белых штанах и белой рубахе. Он подошел к Снежане, хлопочущей над покалеченным старостой. Снежана держала Григория за руку и успокаивала, как ребенка. Тут как раз добрый человек подогнал свою телегу. Конь беспокоился, фырчал, топал и водил глазом.

— Дай помогу, — сказал Пейл Руслану, который помогал старосте встать на ноги.

Тот чертыхнулся, но мешать не стал. Григорий пронзительно посмотрел на Пейла, но потом боль взяла свое и глаза старика опустели. Старосту уложили в телегу, Пейл, Руслан и Снежана уселись рядом с раненым. Мужик щелкнул кнутом, поехали к доктору.

Люди начали нехотя разбредаться: кто по домам, кто по своим делам. Но разговоров хватит теперь на несколько недель. Давно в Приюте не происходило такого. Если когда-нибудь вообще происходило. Дочку старосты никто не любил, потому что многие семьи пострадали от нее. От Пейла всем была только польза, но его все равно не любили. Спроси у кого-нибудь почему — замялся бы, отвел глаза и пробормотал: «Ну, он просто… ну он какой-то… Улыбка у него недобрая. Не доверяю я ему».

II. Small talk

Когда остаешься наедине с другими людьми и не имеешь возможности уйти — чаще всего, потому что вы вместе чего-то или кого-то ждете — испытываешь чувство неловкости, и чем дальше, тем хуже. Надо о чем-то заговорить, потому что тишина становится нестерпимой, но говорить не хочется, потому что боишься сморозить глупость. И, раздираемый противоречиями, необходимостью и желанием, кто-то (потому что мучаются оба) наконец произносит: «Ну и погодка сегодня!» или «Ну сколько можно ждать? Это же ужас!» — или просто компромиссно (читай: трусливо) вздыхает и косится на другого, но это ни к чему не приводит и только оттягивает тот момент, когда нужно будет заговорить. Банальность произнесена, и второй участник получает превосходство: мяч на его стороне, его ход, карты у него в руках — выбирай любую метафору, которая тебе нравится, — но, сконфуженный, тот произносит нечто односложное; диалог не получился и все возвращается к тому, с чего началось. Из этого можно сделать простой вывод: общество, необходимость общения, язык — навязанная, противоестественная, чуждая человеку вещь, если каждый раз приходится преодолевать себя. Люди — хищники, и хищники всеядные. Это значит, что тот, другой, — это жертва. И эта неловкость перед ничего не значащей беседой — чувство вины, потому что общение с жертвой делает несостоявшееся убийство слишком личным.

* * *