Читаем Белый джаз полностью

Белый джаз

В полубреду провожу рукой по щекам – густая поросль щетины.

Время – из света во тьму, из света во тьму, из света во тьму…

Человек в очках – приснилось, должно быть. Голоса – в полусне, почти нереальны.

Музыка.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Четыре дня на успокоительных.

Врач, выходя из палаты: «Оставляю вам несколько шприц-тюбиков с морфием. Выздоровление идет хорошо, но примерно с месяц вас будут беспокоить мелкие косточки. Ах да – вам тут один друг ваш просил передать пакет».

От подбородка до лба – тупое покалывание. Свежие газеты – с 22 по 25 января.

Посмотрел на себя в зеркало:

Нос – превратился в лепешку.

Челюсть скошена набок.

Вместо бровей – сплошной шрам.

Линия волос уползла вверх – зашитые порезы наделали мне залысин.

Два совершенно новых уха.

Один глаз раскосый, второй – нет.

Темно-русые волосы полностью поседели меньше чем за неделю.

Скажем так:

Новое лицо.

Заживает: синяки спадают, швы рассасываются.

Раскрываю пакет:

Незаполненный паспорт.

Револьвер тридцать восьмого калибра – с глушителем.

Записка без подписи:

«Клайн,

ОВР нашел вас, но я решил отпустить. Вы хорошо мне послужили и заслуживаете еще один шанс.

Оставьте украденные деньги себе. Я не питаю радужных надежд, но полагаю, что паспорт поможет. Я не стану просить прошения за то, что использовал вас, поскольку считаю, что история со Смитом это оправдывает. Теперь он нейтрализован, но, если вы считаете, что справедливость восторжествовала не до конца, я даю вам шанс это исправить. Скажу вам откровенно – с ним покончено. Он и так стоил мне слишком дорого».

Между строк – приказ: убей его. Не ЕГО – ИХ.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

– Мы были красивой парой.

– Ну, ты-то останешься красивой.

– А ты изменился, Дэвид.

– Еще бы. Только посмотри на меня.

– Я не о том. Мы вместе уже почти пять минут, и ты ни разу не попросил меня рассказывать.

Гленда: загорелая – работа-то на воздухе, почти худышка. «Просто хочу посмотреть на тебя».

– Я выглядела и лучше.

– Нет, не выглядела.

Она коснулась моего лица. «Неужели я того стоила?»

– Как бы то ни было, во что бы то ни стало.

– Вот так?

– Именно так.

– Надо было все-таки тебе тогда податься в Голливуд.

У двери – сумки с деньгами – время неумолимо бежит.

Гленда сказала: «А теперь рассказывай ты».

Назад, в прошлое – вперед, в бесконечность: я рассказал ей ВСЕ.

Иногда я замолкал: священный ужас лишал меня дара речи. Молчание намекало: ты – расскажи мне.

Легкие касания губ ответили: «нет».

И я рассказал ей все. Гленда слушала, точно одурманенная, – так, словно она знала.

История осталась между нами. Поцелуи причиняли мне боль – руки ее сказали: позволь мне.

Она раздела меня.

Сняла с себя все, придвинувшись в пределы моей досягаемости.

Я не спешил: сперва позволь мне посмотреть. Настойчивая Гленда, нежные лапки – внутри нее, полубезумный от одного ее вида.

Она приподнялась надо мной – опираясь на руки, чтобы не касаться моих синяков. Но просто смотреть меня не устраивало – я притянул ее к себе.

Чувствовать вес ее тела было больно – я впивался в нее губами, чтобы желание заглушило боль. Она постепенно входила в экстаз – сердцебиение мое замедлилось – и мы так синхронно и кончили.

Я открыл глаза – Гленда обвила мое лицо руками – просто чтобы смотреть.

Сон – день сменился ночью. Рывком поднялся с кровати: часы на туалетном столике показывали почти четверть второго.

26 января.

На комоде лежал фотоаппарат – бывшей жены Пита. Я проверил пленку – осталось шесть кадров.

Гленда пошевелилась.

Я пошел в ванную. На блюдце лежали шприцы с морфием – я впрыснул содержимое одного в стакан и смешал с водой.

Оделся.

Сунул двести штук в сумочку Гленды.

В спальню —

Гленда – зевая, тянется за стаканом – полночный сушняк: я протянул ей свой.

Она залпом его выпила. Потянулась, устроилась поудобнее – и снова заснула.

Я посмотрел на нее: