Белый ферзь

— О, Йури! Я не спросил: какое пиво! Я спросил: что вы пьете? Чем вы… э-э… пьянствуете?!

— Я никогда не пьянствую, Дэн. Вообще.

— О, режим, да! Но вы не можете вообще не пьянствовать. Вы же русский! Когда вы прилетите на Пурим, вы почувствуете себя настоящим русским! Русским среди русских. Это же Пурим! А Пурим — это ах!

Пурим — это ах! Действительно.

Такого повального, всеобщего, развеселого пьянствования-гулянствования Колчин и в России не упомнит.

Он, прилетев в Тель-Авив, несколько оторопел.

Даже доктор Ваксман вместе с тремя чиновниками от спорта встретили его, будучи нахрюкавшимися в сосиску:

— О, Йури! Мы рады приветствовать вас на нашей земле!

Естественно, не с этой радости (О! Колчин! Прилетел!) встречающая делегация нахрюкалась до фиолетового состояния.

И еврейские массы затеяли всеизраильский пир горой отнюдь не в честь сэнсея Косики-каратэ ЮК.

Чего не надо, того не надо. Конечно, скромность — лучший путь к неизвестности. Но как раз прибыв сюда, Колчин предпочел бы поскромничать.

Неизвестность так неизвестность. Утомила мирская слава сэнсея ЮК.

То есть в достойном приеме на земле обетованной он ни на секунду не усомнился, но… вот этого не надо — оповещения в масс-медиа аршинными буквами, телешоу, обмен любезностями и рукопожатиями с Главой, лимузин с мотоциклетным сопровождением. Лишне. Он — не Мохаммед Али, наконец-то посетивший Россию…

К слову, а чего радовались-то, чего чепчики в воздух бросали тогда? Кто помнит, а?..

Да, так вот. Он — Колчин, наконец-то посетивший Израиль. Не надо оваций. Он прилетел обсудить условия-сроки-финансирование будущего семинара, показательного турнира… Только и всего. И никаких иных мероприятий, будьте добры. Он скромен.

За лимузин с шофером — спасибо, но…

А про сопровождающих, на мотоциклах ли, пеших ли, — тем более спасибо, тем более, но… Колчин предпочитает одиночество. В крайнем случае, он на автобусе проедется.

Расстояния здесь — тьфу!

От Тель-Авива до столичного Иерусалима, смешно сказать, шестьдесят три километра. Ежели масштабы сопоставить с российскими, то…

Ну, вот ежели все уже впали в состояние незабвенного хрестоматийного Венички, Москва — Петушки на электричке — это аккурат по километражу Тель-Авив — Иерусалим и обратно Иерусалим — Тель-Авив. А ежели вам в один конец, то бишь до столицы Израиля, то по ветке с Курского вокзала вы бы только на перегоне Фрязево — 61-й километр оказались. Где и немедленно выпили бы за здоровье тайного советника Иоганна фон Гете, раз уж избрали местом постоянного проживания Берлин. А немедленно выпив, можете трепать языком о чем угодно, хоть о лемме: глупая, глупая природа, ни о чем она так рьяно не заботится, как о равновесии.

Почему ж она все-таки лемма, если она всеобща? Коли она всеобща, то почему же лемма?

А потому и лемма! Потому что в расчет не принимает бабу. Человека в чистом виде лемма принимает, а бабу не принимает! С появлением бабы нарушается всякая зеркальность.

А Максим Горький?! Что же тогда Максим Горький?! Что говорил Максим Горький на острове Капри? «Мерило всякой цивилизации — способ отношения к женщине».

«Мерило»! «Цивилизации»! Эх, Максим Горький, Максим же ты Горький, сдуру или спьяну ты сморозил такое на своем Капри… Разве не нужна бывает и плохая баба? Хорошему человеку плохая баба иногда прямо необходима бывает. Вот я, например, двенадцать недель тому назад: я был во гробе… А ей говорят: «Вот — он во гробе. И воскреси, если сможешь». А она подошла ко гробу и говорит: «Талифа куми». Это значит: «Тебе говорю — встань и ходи». И что же вы думаете? Встал и пошел. И вот уже три месяца хожу, замутненный…

Замутненность — от грусти. А грусть — от бабы…

Ежели ту лемму, изображенную графически на перегоне Фрязево — 61-й километр, вписать в круг, то получится, кто бы мог подумать, опять же графическое изображение равновесия Инн в природе. Видите? Это же голая зеркальность!

Глупая, глупая природа, ни о чем она не заботится так рьяно, как о равновесии! Не знаю, нравственна ли эта забота, но она строго геометрична.