Белый флаг над Кефаллинией

Нет, нельзя было узнать его по тем костям, которые лежали в ящике. Падре Армао это было тоже известно. Он хорошо помнил те белые кости погибших. Работники греческой санитарной службы очистили их от налипшей земли, дезинфицировали. Потом в присутствии таможенных чиновников их разложили по бумажным пакетам, а пакеты запечатали в деревянные ящички. На каждом ящичке проставили номер. Он вспоминал: 100, 200, 2000. Сколько их было, этих пронумерованных ящичков? Он, словно вновь, видел их, стоящих рядами, как на последнем параде, на ступеньках у моря, в ожидании миноносца, который увезет их.

Он вспомнил итальянского дивизионного капеллана, оставшегося в живых. Именно он и руководил раскопками. Все это время он метался по всему острову из конца в конец на военной машине, ища места кровавой бойни, братские могилы, вытаскивая трупы из морских колодцев. Откапывал своих сыночков, — так он их называл. Он все твердил, что для него все погибшие были как сыны. А теперь — вот они, говорил он, посмотрите, падре Армао, что с ними сталось: кости в бумажных пакетах, в запечатанных ящичках.

Падре Армао поднял глаза к небу; ему взгрустнулось, глядя на небо, такое просторное над нашими головами, над морем и над рядами тех ящичков. Кости лежат в бумажных пакетах, подумал он, но зато солдаты дивизии — в раю.

А убийцы — в аду.

3

Не совсем такой конец — бумажный пакет, — но общее ощущение краха Альдо Пульизи испытал семнадцатого числа, на заре. Немецкий самолет-разведчик закружился над островом в первых лучах той бледной, чахлой зари. Он долго летал над холмами, над заливом и долиной. Альдо Пульизи понял, что он искал что-то в сумерках, которые застряли на полдороге меж умирающей ночью и нарождающимся днем.

Разведчик сбросил три осветительные ракеты, которые зажглись алым светом над склонами далеких холмов. Но как только от моста Аргостолиона до крепости Сан-Джорджо развиднелось, самолет ушел в сторону моря, оставив за собой ракеты, которые продолжали болтаться в воздухе, словно подвешенные на невидимых ниточках. Они спускались изводяще медленно, но безостановочно, и по мере их снижения на земле вытягивались длинные тени скал, домов, деревьев. И тени солдат и лошадей 1-го батальона 317-го полка, которые, выйдя на улицы, сонные, в боевой выкладке, ждали приказа выступить против немецких подразделений. Альдо Пульизи посмотрел вверх: ощущение краха неслось оттуда, на прямых крыльях атакующей эскадрильи.

4

Потом снова наступила тишина, на этот раз более длительная, чем пауза между налетами двухмоторных бомбардировщиков. Эти волны металла, перепахавшие землю, по-видимому, окончательно прекратились. Они разбились, подумала Катерина Париотис, на какой-нибудь далекой скалистой гряде около Занте.

Да, тишина была окончательной и плотной, какой-то новой после разрывов бомб и треска зениток. Катерина огляделась: стены комнаты, изображение святого Николаоса, фотография капитана на комоде, лампадка, висящая в гостиной, — все предметы вернули себе свой облик, обычную уравновешенность; все кругом, убедилась она, прочно занимало свое место, словно жизнь продолжала свое течение без перерывов, без насилий. В окно, распахнутое на улицу, не врывались более порывы горячего ветра; стих даже воздух.

Катерина Париотис вышла в сад. На грядках по-прежнему цвели цветы, гранитные ступеньки, ведущие на улицу, остались на своем месте, как и дорога вдоль побережья, белого под лучами утреннего солнца, поднявшегося уже довольно высоко; вдали, на берегу, виднелась невредимая морская мельница; невредим остался и маяк, только чаек на нем уже не было.

Но, повернувшись к городу, она уже заранее знала, что увидит. Облако дыма поднималось над светлыми макушками сосен, образуя большой рваный зонтик, медленно и тяжело переползавший от сосняка близ английского кладбища на другую сторону острова, по дороге, ведущей к монастырю и к Сами. Множество столбов черного дыма вздымалось с пашен, из оливковых рощ, на равнине, на дорогах — отовсюду, подумала Катерина, где самолеты снижались, обстреливая зенитные батареи и итальянских солдат.

И капитана Альдо Пульизи, смутно подумала Катерина. Немецкие пулеметчики охотились и за ним. Может быть, он убит, мелькнула у нее отчаянная мысль. Она почувствовала, как бессильна она воспрепятствовать этой смерти, если смерть действительно пришла. Здесь, в этом залитом солнцем цветущем саду, перед безмятежной панорамой побережья и моря, она не смогла бы сделать ничего, чтобы помешать гибели капитана. Только если повернуть бремя вспять, ещё до бомбежки, до перемирия, она могла бы помочь ему. Но думать об этом — детская фантазия, сказала она себе.