Белый флаг над Кефаллинией

По эвкалиптовой аллее шли городские жители, беженцы, укрывавшиеся в горах и теперь возвращавшиеся небольшими группами. Они шли нерешительно, не зная, действительно ли война между немцами и итальянцами окончилась; они смотрели на небо, опасаясь самолетов, глядели на развалины своего города; но не говорили ни слова, словно заранее были подготовлены к ожидавшему их зрелищу. В молчании наблюдали они своих друзей — пленных итальянцев — и немецких солдат. Они получили по заслугам, подумал Карл Риттер, за то, что якшались с итальянцами.

Неожиданно Альдо Пульизи повернул голову и посмотрел на него — на Карла Риттера, словно почувствовал на себе его взгляд. Он смотрел, оставаясь спокойным, по-прежнему опершись плечом на машину, с ничего не выражающим лицом. На этом лице не отразилось ни возмущения, ни ненависти, ни даже желания вымолить себе прощение. Нет. Капитан смотрел — Карл Риттер ясно понял это — так, словно не видел его; взгляд прошел мимо, через него, направляясь на что-то более отдаленное. И этот взгляд был лишен света, холодный и далекий, словно взгляд мертвеца.

«Он видит свою смерть и не боится ее?» — спросил себя Карл Риттер.

3

Альдо Пульизи видел дорогу на Керамиес, похожую на все дороги острова, вьющуюся меж лесов и олив, с каменными столбиками на поворотах, с мостиком через обмелевший ручей.

Он видел виллу, которую заняли при отступлении командование дивизии и артиллерийский штаб, чтобы организовать последнюю попытку сопротивления; одна из обычных вилл, каких много на острове, скромный желтенький домик с запыленными жалюзями и башенкой, откуда просматривались холмы и долина. Он видел генерала, стоящего на пороге своей последней резиденции, у выхода в отцветающий сад, в ожидании немецкого парламентера. И белый флаг на башенке.

Он вновь увидел двух солдат, спускавшихся по дороге к вилле, шатаясь, как пьяные; спокойно, со спокойствием безумия, рассказывали они, что там, наверху, в Тройанате, немецкие горные стрелки расстреливают пленных.

— Нас тоже расстреляли. Вы мне не верите?

— Да, нас тоже расстреляли.

— Я не шучу, посмотрите, рана у меня еще кровоточит. Не видите?

Он вновь услышал их голоса, бесцветные, почти спокойные, словно рассказывающие о чужом несчастье.

— Посмотрите же на мою рану. Пуля попала в руку и прошла навылет. Я не шучу, пощупайте руку. Да пощупайте же.

Он вновь увидел перебитую, бессильно свисавшую руку, кровь на ней; и это спокойное безумие, которое тихо горело в глазах, смягчая их блеск.

— Они спускаются, понимаете?

— Да, в Тройанате все кончено. Все убиты, все расстреляны. Нас тоже расстреляли.

— А скоро они будут здесь, вы их сами увидите.

— Скоро мы все будем мертвы, здесь тоже всех расстреляют.

Он ждал их, сидя на башенке, наведя панорамный бинокль на дорогу, спускавшуюся из Тройанаты через Кастро. Они появились неясным пятном, когда отступающие итальянские войска уже миновали Кастро. Немцы шли вперед, окутанные дымом пожаров, словно в тумане; но по мере того, как над лесом поднималось солнце, их продвижение становилось все яснее.

Итальянцы опережали их на несколько километров, растянувшись длинной, сплошной колонной, отчетливо видимой теперь и невооруженным глазом: машины, грузовики, лошади, мулы, походные кухни, пушки, повозки; колонна ползла вниз по дороге медленно и безостановочно, словно поток темной лавы. Но когда в небе появилась эскадрилья бомбардировщиков, длинная гусеница колонны дрогнула, разорвалась; люди бросились врассыпную. Маленькие самолеты кидались на них сверху, охотясь на солдат среди олив и рощ, обстреливая, кроша их с лета. Снова и снова набирали они высоту и ныряли к земле в своей неотступной погоне. И это продолжалось до тех пор, пока колонна не рассыпалась окончательно, и обрывки ее, опрокинутые, неподвижные, остались лежать на плотно утоптанной земле дороги.

Альдо Пульизи снова увидел маленький зал виллы на втором этаже, куда собрал их генерал на свой последний военный совет. Кресло, обитое темной кожей, стулья в стиле барокко, большие стенные часы меж двух окон, выходящих в сад. На столе посреди комнаты лежала военная карта острова, и генерал показывал на ней названия, позиции. За спиной генерала был книжный шкаф с наполовину пустыми полками; на этажерке стояла фотография молодой женщины за рулем открытого автомобиля.

Сейчас он снова видел все это, четко, до малейшей подробности. Его изумляло, как мог он, в момент, когда принималось решение о капитуляции дивизии, запомнить совершенно посторонние вещи и детали: отлетевшую пуговицу на кителе полковника, разорванный рукав, чью-то рыжую, как огонь, небритую щетину — в другое время он никогда не заметил бы этого. И среди всех этих незначащих мелочей голос генерала звучал как-то нереально, словно анахронизм.

Сдаваться — другого выхода не было.

Планы, разработанные командованием, чтобы воспрепятствовать наступлению немцев, были сорваны действиями авиации, опрокинуты высадкой горных стрелков. Связи между отдельными частями, между частями и командованием не существовало.