Белый гонец

- Детский плач? – Славко приподнял край заячьего треуха и прислушался. - Точно! Милушин орет! Ай, да дед Завид! Догадался-таки не уходить в лес! Спрятал наших там, где сам хан Ласка не догадается искать их! Прямо на ветру, в открытом поле! Сделав их видимыми издали кочками да бугорками! Бедные, как же они тут!.. То-то обрадуются, что можно возвращаться домой!

            Славко бросился на крик и остановился.

«Ну, и запрятались, никого не видать! Прямо как кроты позарывались в землю!»

            - Эге-ееей!! - радостно закричал он. – Будет вам мерзнуть зря! Выходите!

            Однако никто не отозвался ему.

            Ни одна кочка, ни один бугорок даже не шевельнулись…

            Тогда Славко бросился вперед, но и там никого не было…

            И в двадцати шагах вправо, и в пятидесяти влево – тоже!..

            - Эге-геей… - уже неуверенно повторил он. – Где вы? Это же я, Славко…

            И тут снова раздался плач ребенка. Славко мгновенно повернул на него голову и увидел, как там, откуда он доносился, мелькнула быстрая, легкая тень.

            - Лиса?..

            Славко подбежал туда и увидел зияющее в земле отверстие, откуда, уже не переставая, орал Милушин сын.

Из норы хищно извивался конец лисьего хвоста. Славко ухватился за него и с трудом выволок наружу тяжелую сопротивляющуюся посильней Тиуна лисицу…

- Ах, ты… мало нам хана Ласки, так еще и хан Лиса объявился?!

Славко выхватил из-под плетки нож и, несколько раз ударив им лисицу, далеко отшвырнул ее в сторону.

Затем чуть ли не весь просунулся в нору и, бормоча: «Ну, где же ты там?.. Иди ко мне!..» - вытащил вслед за собой… сына Милуши.

            Всегда тянувшийся к нему с улыбкой мальчик сейчас изо всех сил отбивался ручонками, царапался, кричал и уже хрипел.

            Славко схватил его на руки и, словно тот мог ответить, затряс, задавая бессмысленные вопросы:

- Ты! Один? А где остальные?!

Ветер выл, словно пытался унести вдаль на далекий восток, где была Степь, все ответы. Прижимая к себе мальчика, Славко стоял один посреди поля и постепенно смысл происшедшего стал проясняться в его голове.

            - Все ясно… - прошептал он. – Перехватил их проклятый Белдуз прямо в поле! Даже до леса не дал дойти! Всех угнал! Всех увел! А может…

            Славко с надеждой посмотрел в сторону леса, но тут же отогнал спасительную мысль:

            - Нет! Раз Милуша сына в лисью нору засунула, значит совсем плохи были у них дела… Теперь этого хотя бы спасти! О, Господи! – спохватился он. - Да он же весь ледяной!

            Славко торопливо всунул малыша себе под овчину и быстрым шагом пошел назад.

            - Сейчас мы домой придем! - бормотал он на ходу. - Дома у нас пряник, мед… и дверь я плотно закрыл, там хорошо, тепло! Эх, и зачем я только всю клюкву извел зря! Чем тебя лечить, если вдруг заболеешь? И помочь-то теперь – кому?

            Славко на всякий случай оглянулся, но увидел позади только лису. Пятная землю кровью, она тяжело ползла на брюхе в свою нору – помирать.

            - А-аа! – отмахнулся от нее Славко. В другой раз он непременно прихватил бы ее с собой. Но теперь – до лисы ли ему было? Да и вся шкура той была безнадежно попорчена, истыкана ножом...

            И больше не оглядываясь, он бегом кинулся в Осиновку…

6

Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.

            По полутемному, зимнему, без всякого намека на начавшуюся весну лесу, один, только с длинным прямым мечом на поясе, ехал всадник.

            Он что-то явно искал в этом лесу, то и дело прислушиваясь, приглядываясь и принюхиваясь.

И, наконец, нашел, скорее почувствовав, чем услышав доносившееся откуда-то, из-под сугробов, как из могил, похожее на заунывный голос ветра пение:

От берёзы до берёзы

Шли в поло-о-он, роняя слёзы,

Подгоняемы плетьми

Жены русские с детьми!

                                                           Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

                                                           Да летает сытый вран-н-н!..

            Всадник тронул поводья коня, направляя его к самому большому сугробу, как вдруг позади раздался подделывающийся под суровый мужской голос – детский голосок.

            - Эй, ты! Кто такой и что тут делаешь?

            Всадник придержал коня и оглянулся.

            Это был Онфим.

            Увидев выходящего из-за дерева, с огромной, не по росту дубиной, мальца, он улыбнулся ему и знаком велел приблизиться… И пока тот шел, проваливаясь в снег, продолжил слушать песню.

От рябины до ряби-и-ины

Им вослед глядят мужчины.

И не ягоды рябиин

Зреют на телах мужчин!

                                                           Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

                                                           Да летает сытый вран-н-н!..

            Песня слышалась наверху, а внизу, под разбросанными тут и там сугробами, сидели люди... Под одним из них, раскачиваясь в обнимку, статная женщина с худенькой тихо пели песню, которую подтягивали под другими сугробами. Не пела, наверное, одна только Милуша. Плача и заливаясь слезами, она уговаривала деда Завида:

            - Дед, родненький, миленький, отпусти, а!

            - Сказано не пущу, значит, и не проси! - слышался в ответ сердитый шепот.

            - Замерзнет ведь… И Славки, как назло, нет! Он бы сбегал, узнал, как он, а может быть, даже и принес сыночка!

            - Эх, меня не было рядом! Как ты только могла оставить его? И Славко тоже хорош!

            - Да его тогда уже не было с нами!

            - Как это не было?

            - А вот так - ушел он!

            - Как ушел? Куда?

            - Откуда мне знать? Сказал, скоро вернусь.

            - Вот я ему вернусь!

            - Ну, дед…миленький, родненький… ради Христа!