Белый город

— …Да, весьма геройски. Будешь в Жераровом доспехе разъезжать и смотреть по сторонам, чтоб турки не сунулись. Нет, определенно в тебе есть польза, вот что я имею в виду. Кстати, ты ж мне жизнь спас… — Анри прищурился в полутьме, очень еще слабый и больной, но уже вернувший в голос и взгляд эту священную властность, наполнявшую значением милости даже похвалу. Ален покраснел, не зная, куда девать глаза.

  — И что ты отворачиваешься, думаешь, я забыл?.. И не надейся, жив останусь — придумаю, как тебя наградить…

  — Но мессир…

  — Молчи! Вот дойдем до Атталии, там я измыслю что-нибудь. А пока пошел вон, жрать хочу — сил больше нет… Если там остался хоть кто-нибудь, кто не возится с покойниками, распорядись от меня насчет обеда… Ну, обеда для раненых. Остальные до вечера подождут.

 …Так у Алена появился доспех. Жераровская кольчуга была ему слегка великовата в плечах, и непривычный к подобным вещам мальчик поначалу чувствовал себя в ней очень скверно. К вечеру у него так ломило спину, что впору завыть. Все тело прямо-таки взывало о пощаде; и если бы в четвертой из «обозных» стычек Алена не клюнула бы в грудь стрела, набив ему изрядный синяк, он так бы и не проникся идеей о пользе доспехов. Достался ему и подкольчужный кафтан Жерара — черный, еще хранящий запах чужого пота. За двенадцать суток перехода от Проклятой горы Ален изменился, будто бы прошло несколько лет. На этих кратких пятидесяти милях пути, которые заняли у израненного голодающего войска такую неимоверную уйму времени, с юношей произошло несколько событий, способных изменить кого хочешь до неузнаваемости — он спас одному человеку жизнь, убил другого, потерял друга и обрел брата. Кроме того, он заболел какой-то здешней лихорадкой, но переносил ее на ногах — только похудел, и глаза у него слегка изменились. Теперь Алена можно бы было без труда принять за шестнадцатилетнего. Кстати, о возрасте — под Атталией Ален справил свой четырнадцатый день рождения.

Впрочем, он о том напрочь забыл. Точного числа своего появления на свет он толком и не помнил никогда, знал только, что в конце зимы — а здешняя погода никак у него в голове с февралем не связывалась, как, впрочем, ни с каким тамошним, нормальным сезоном — здесь со временем было как-то странно, оно определялось краткими словами «Время Похода». Он не знал, что увидел Город ровно в день своего появления на свет. Увидев Город, Ален не мог думать более ни о чем.

2.

  «Никогда не доверяй грекам, парень», — так сказал мессир Аламан. Ох, ныне покойный мессир Аламан, как же вы были правы! Графский сын Анри, узнав вести от Ландульфа, правителя Атталии, плакал навзрыд. Сей достойный грек не желал впускать крестоносцев в город, предлагая им убираться, откуда пришли. Король Луи встал лагерем у замкнутых ворот, словно отказываясь верить в отказы, и каждый день все новые и новые послы повторяли с тупой отрешенностью все тот же королевский вопрос — не дадут ли братья-христиане кров и всяческую иную помощь войску освободителей Эдессы, пострадавшему в битвах?.. Христианской добродетели смирения в сердце короля значительно поубавилось со времен Константинополя, и Атталию он бы взял без малейших угрызений совести. Останавливало одно — у войска на то попросту не было сил.

  Турки Нуреддина, кажется, весьма довольные такими братскими отношениями среди христиан, далеко не отходили. То и дело они по мелочи нападали на французский лагерь, и каждая стычка обычно уносила несколько жизней. Кроме того, пришел настоящий голод. Тот самый Король Голод, который правит миром наряду с Королевой Любовью, и пред которым склоняются земные короли.