Белый город (СИ)

Конечно, этой водой кто-то уже пользовался сверху, но эта мысль не портила настроения, внешне она казалась совершенно чистой, особенно после болот и Жёлтого моря. Праздник души завершил Айлар, принесший им чистые рубахи, штаны и стоптанные чувяки без задников.

— Мать сказала принести. Мои старые… Сохранила. — слёзы опять полезли ему в глаза, но он отогнал их резким движением головы — Пошли есть, найдём что-нибудь.

Запах горящего масла подтвердил эти слова. Так пахнет только домашняя еда. Раскалённая сковорода и куча лепешек. Или блинов. Или оладий. На веранде мелькал огонь в маленькой печке, на столике лежали рядами шарики теста, приготовленные для очередной порции, а на громадном глиняном блюде теснилось круглыми боками лакомство — простые сероватые лепешки из грубой муки и к ним что-то сладкое в кувшине с большим горлом.

Женщина уже не казалась такой старой. Она подвязала волосы, переодела халат, подвязала его поясом, удивлённо кидала взгляды на тела парней, которые были и совершенно незнакомы и в то же время, родные, как свои, пусть даже ириты. А за едой и вовсе началось разморожение. Лепешки улетали с бешеной скоростью, и мать всё время думала о том, где бы ночью докупить ещё муки, но всем хватило и травяной навар они пили с припасёнными окаменелыми сладостями, которые так вовремя нашлись в чулане.

Много новостей надо было обсудить. Пропал куда-то отец, не оставив ни денег, ни вестей о себе. Айлар узнал, наконец, своё забытое имя, Ламарджик, сын Гяуза. За ним в первые годы много раз приходили жандармы, но матери нечего было им сказать. Видя её слёзы и открытое горе, вояки не чинили в доме полувдовы повального обыска, получали по медной монетке за это и спокойно уходили.

Они не знали, что жалкие монеты были последними и хозяйка не получает помощи даже от родственников, считавших, что она опозорила их род. Продавала потихоньку старые вещи, с каждым годом спускаясь по улице все ниже и ниже, туда, где на перекрёстках покупают любую рухлядь, правда, почти за бесценок. Потом и вещи кончились и жандармы перестали приходить.

Теперь она гладила сына и руками читала книгу его приключений по шрамам, царапинам, худым рёбрам и незнакомому взгляду. Мальчик, которого она помнила все эти годы, стал мужчиной не на её глазах, с этим предстояло ещё смириться. И всё также за ним могут прийти охранники. Но теперь в доме появился мужчина!

Так хочется верить, что у него есть настоящая бумага, позволяющая жить спокойно, пусть даже и под чужим именем. И не беда, что нельзя показать его родственникам и соседям, как сына! Хотя так хочется! Выйти на перекрёсток, накрыть большой праздничный стол и всех прохожих приглашать к нему, сообщая: "Мой сын вернулся"! Ничего, это гораздо меньшее зло, чем весть о его смерти. А родные теперь стали чужими, бросив её в беде. Разве так поступают дети Единого Бога?!. Хорошо, что вспомнила! Надо отнести монетку в храм!

И эти ириты… слуги… Да что же она, слепая, что ли? Какие же это слуги? Они и в доме-то ведут себя как хозяева. Не от наглости. А потому что это друзья. И про них она тоже сказала бы за накрытым столом и даже выпила бы глоток вина. Но надо скрывать и играть как в детстве, в разбойников. И привыкать рассказывать сказку: "Артисты из Джургуфа пришли на заработки, один благоверный Салдахан-Кон и с ним двое иритов, законные слуги. А у неё будут жить и платить за это три монеты в день." Она выучит. Наизусть вызубрит предложенную легенду. Это нетрудно. Они — фокусники. В это нетрудно поверить, увидев волшебный светильник и прозрачный стол, на котором они едят.

Но мать трудно обмануть. Эти военные мешки, которые спрятали в чулан, суровость и решительность, сухость сильных тел, не поленившихся таскать камни только для того, чтобы вымыть ноги… Они военные, это же очевидно и надо сказать мальчикам, а то попадутся любому дотошному дознавателю… Даже проще, любой сосед выдаст за мелкую монету, а в пыточных подвалах выведают всё, что надо. Даже и то, чего никогда не было. Глупенькие! Хотели спать на улице. Тоже, ещё, фокусники!.. Думают, за этой каменной стеной ничего не видно?! Разумеется, прохожему, идущему по своим делам, да. А тем, кто любит совать свой глаз в чужие дела, видно всё!

Может быть, она бы смогла помочь им. Но мужчины не допустят женщину в свои дела. Сын заснул… Устал, бедняга… Как она мечтала, что он выучится и станет солидным имамом, будем иметь своё место в храме и слуга будет носить за ним книги молитв. Но муж подкачал. Своей беспечностью и беззаботностью сбил малыша, да и характер подарил неусидчивый, взбалмошный. Ведь Ламарджик не сам решил ограбить менялу, его подговорили друзья. И вот, они сейчас все солидные хассаны, а сын мотается по свету без приюта и даже без имени.

— Вы долго идти этот день. Да?

— Не очень долго. Вчера долго. В другой день.

— Вчера? Аллия!.. А, понимать… Я забыть ирит… Давно не говорить…

— Ничего, апа, кто захочет, тот поймёт. Да?

— Кто захочет?.. А, понимать… Хотеть… Да… Я хотеть вам говорить… вы мало как… плохо похожи артист.

— Мы не похожи на артистов?