Белый город (СИ)

  Ален подчинился, весь дрожа крупной дрожью. Сердце его билось где-то в горле, готовое выпрыгнуть изо рта. Шум проснувшегося лагеря катился за гранью сознания, а взгляд каждого из немногих людей, стоявших вкруг, казался ощутимым самою кожей. Пришло несколько рыцарей — тех, кто не был болен или очень занят. Анри, кажется, никого не звал, они сами заметили, что нечто происходит. На самом деле всего четверо, да Ашард, да еще один оруженосец. Светловолосый, с глазами как огромные плошки. Арно де Ножан.

  — Во имя Божие, во имя святого Михаила и святого Георгия сим делаю тебя рыцарем, Ален Труаский. Будь храбр и честен.

 …И ничего не произошло. У Анри слегка перехватило дыхание, он едва не закашлялся на середине фразы. Юноша слегка вздрогнул, когда меч сеньора плашмя коснулся его плеча. И — холод перчатки на горящей щеке. Это называется дать алапу, ритуальный удар: по законам чести — единственный удар, который рыцарь может оставить без ответа… Левое плечо, правая щека. Не та, по которой бил Жерар, царствие ему небесное. Другая.

  — Встань. Возьми свой меч.

  Руки Алена, протянутые к мечу, сильно дрожали. Наклонившись поцеловать его, он снова вздрогнул — узнал красный крестик в рукояти, там, где, верно, хранились святые мощи. Это был меч Аламана.

  Он поднял глаза на сеньора, тот смотрел без улыбки. Бледный, небритый, с ввалившимися щеками, сероватой кожей. Губы — обметанные после болезни. С резкой, как боль, любовью, с болью сердечной, с болезненным непониманием происшедшего, подобным внутренней немоте, Ален поднялся и смотрел на своего господина и благодетеля, силясь не упасть обратно.

  Анри обернулся, окинул взглядом остальных. В глазах его читалось какое-то скрытое удовлетворение, особенно ясное при взгляде на Ашарда и на одного проштрафившегося рыцаря, по имени Эдмон де Бар-сюр-Об, кажется. Будто он хотел что-то кому-то доказать — и вот, доказал. Мессир Эдмон отвел глаза. Арно же, напротив, пялился на Алена, стоявшего, как окончивший номер жонглер, с опущенными руками. Арно пришел по делу — передать послание мессиру Анри от его друга Аршамбо — и забыл об этом напрочь. По спине Арно бегал блаженный холодок (это при том, что в серый февральский день и впрямь было довольно холодно), и молчание первым нарушил он.

  — Ален… Слушай… Как же я горд за тебя. Пойдем, пожалуйста… поговорим.

  Анри, серовато-бледный и не отошедший еще от болезни, коротко кивнул в ответ на вопрошающий взгляд:

  — Ненадолго — можешь. Потом — сразу ко мне… мессир Ален, — и он усмехнулся совсем как раньше, ярко, как солнышко — жизнь за тебя, кровь за тебя, монсеньор. Но… зачем вы это сделали, мессир?.. И — что это такое?..

  Ален пошел вслед за Арно в сторонку, присел возле какого-то воза, накрытого темной вонючей шкурой. Голова у него слегка кружилась, в животе проворачивались какие-то тугие колеса. Здесь, на каменистой пустой земле, солоноватой от близкого дыхания моря, под сереньким небом, он совершенно не мог понять, что произошло. Умом он сознавал, что случилось нечто огромное и безмерно священное, то, о чем он не мог и мечтать в своей жизни, то, что он чтил превыше всего, пожалуй, даже церковных обрядов… Но сердце молчало, словно замерев от изумления, и в себе Ален не ощущал ничего — ничего от той сияющей перемены, которой, мнилось, облекается каждый при посвящении, перемены, подобной облечению в новую плоть… Напротив, Ален чувствовал себя маленьким и никчемным, как никогда доселе. И тому по неизвестной причине способствовал яркий взгляд Арно, опустившегося на корточки рядом с ним.

  — Теперь ты рыцарь, — изрек Арно с таким выражением, что новопосвященный чуть не расплакался. — Я… очень рад.

  Ален смотрел на своего друга внимательно, будто изучая, и видел, что карие глаза его и в самом деле светились. Арно взаправду был рад, но было и еще что-то в этой радости, что-то, чего пока бывший обозный слуга не мог понять.

  — Поэтому, Ален… Мы с тобой теперь равны. Вернее, что это я, — ты теперь даже старше. Я же оруженосец.

  — Да, Арно… Ну… и что? Не… надо, не…

  — Ты не понял. Это очень важно. Теперь мы можем быть братьями.

— Братьями?.. - (мальчик у воды, брат, Этьенет).

  — Ну… побратимами. Если ты того хочешь.

  (Как давно Ален понял о своем друге эту вещь? Эту безмерно важную вещь? Что он — младший брат, брат по сути своей, и неважно, есть у него старший брат или нет. Просто это — черта его души, с которой он родился на свет, такая же неотъемлемая, как светлые волнистые волосы или русые брови. Арно — из тех, кому нужен старший. И он давно бы сделал себе из Алена нового Милона, если бы не два обстоятельства — Ален был простолюдин и младше его на полтора года. Что же, думал Ален, думал с любовью и тоской сердечной, зато теперь у юного де Ножана есть мессир Аршамбо. Он забыл одно важное отличие — граф Бурбонский не мог считать Арно другом.)

  — Арно… Ты уверен?