Белый город (СИ)

  — Нет, — серьезно ответил рыцарь из Труа, и это слово прозвучало как клятва. — Я приехал к тебе и больше тебя не оставлю.

  Тут слабость и утомление взяли верх над немощной человеческой плотью, и Ален пошатнулся, но в поиске, на что бы опереться, выбрал худое братское плечо.

  — Простите… Я очень долго шел. Мне надо спать. Сию же минуту.

 …Теток вовсе не удивил его вид. Скорее всего, они так себе и представляли пилигрима, вернувшегося из Святой Земли — все виденные ими дотоле пилигримы выглядели ничуть не лучше. А о рыцарском своем достоинстве он никому ничего не говорил. Этьену — сказал бы, да тот не спрашивал. Скорее всего, ему было все равно. Ему было важно только, что брат вернулся.

  Вопрос о рыцарстве всплыл сам собой, да еще и тогда, когда никто не ожидал. Это случилось за завтраком, ибо тетке Талькерии случилось в очередной раз завести разговор о состоянии их общих дел.

  — Лавкой кто-то должен заняться, — назидала она, прихлебывая жидкую кашу. — Ведь Жорж твой, Царство ему Небесное, так ее и не купил, и наследник, получается, Ален.

  — Ну… да, наверное, — отвечала тетка Алиса, слегка дергаясь от имени покойного мужа. — Не трогай ты мальчика, сестрица, пусть поживет еще в покое, отдохнет, пообвыкнется. Да он и мал еще, всего пятнадцать… Исполнилось уже или нет, что-то я не припомню…

  — Что значит — отдохнет? — недовольно вскинулась сварливая Талькерия, имевшая пренеприятное обыкновенье говорить о присутствующих в третьем лице. — Сколько у нас тут еще будет отдыхать и прохлаждаться вся Бертранова семейка? Лавка-то стоит без дела, а мы тут голодать должны и спины не разгибать, чтоб прокормить ораву ленивых мальчишек?..

  — Оставьте, тетя, — вмешался в разговор Ален, отламывая еще хлеба, — не стоит ругаться без причины. Я, наверное, смогу что-то с этой лавкой сделать. Что там нужно-то, продать ее?.. Торговать в ней вряд ли кто соберется…

  — А почему б тебе и не поторговать, скажи на милость? — тетка Талькерия так просто от свары не отказывалась. — Или ты отожрался на дворянских хлебах в этом своем походе (ха-ха, слышал бы ее кто-нибудь под стенами Атталии, вот бы посмеялся!), так что на честную работу уже и смотреть не желаешь? Вот отец твой (усы ее задвигались от недоверия к этому словосочетанию, которое она вслух высказывать не решалась, но скрывать тако же не умела), вот Бертран этим делом не брезговал, да и многие люди получше тебя за честь почитали…

  (У тетушек не должно быть усов. О, бедные люди, когда-либо делившие кров с усатыми тетушками, я преклоняюсь пред вашим мученическим терпением…)

  — Я бы лучше продал, — невозмутимо отвечал Ален, отхлебывая молоко. К ворчанию тетки можно было привыкнуть — как же, дождь не может не лить, навоз — не вонять, а Талькерия Талье — не цепляться к своим ближним. Это все были явления чисто природные, неотвратимые, хотя и неприятные, и их следовало просто пережидать. — Я думаю, у меня получится. Подписать что надобно я смогу, и лет мне не так уж мало, тем более что я же рыцарь… так что имею, наверно, разные права. Хотя, конечно, король это запретил для таких, как я…

  Тетка Талькерия поперхнулась. Она перегнулась через стол и так уставилась на племянника, что он сам чуть не подавился от неожиданности. Тетка Алиса вскочила, прижав руки к груди и издав что-то вроде всхлипа. Жаннет, беззвучно евшая в своем уголку, разинула рот. За глаза их обеих Ален испытал легкую тревогу — уж не собираются ли они выпасть прямо на стол?.. Один Этьенчик никак не отреагировал на нечаянную новость: он сидел и спокойно продолжал кушать, хлопая светлыми сонными ресницами. Если бы выяснилось, что его брат, к примеру, известный военный преступник или же только что избран следующим Папой Римским, для Этьенета в мире ничего не изменилось бы. Он коротко взглянул на брата, на лице его лежал солнечный свет — квадратное яркое пятно, на щеке полоса от переплета окна.

  — Ален… — выдохнула тетушка Алиса, совсем как в тот день, когда он, потрепанный и смертельно усталый, предстал перед нею на пороге. Но теперь в ее голосе проступило нечто, доселе не появлявшееся: легкий ужас.

  — Да ты что… серьезно говоришь? — Талькерия Талье растопырила пальцы, словно наводя на племянника заклятье — говорить только истину. — Рыцарь? Ты? Что ж ты тогда…

  Что ж ты тогда молчал-то, или что ж ты явился как бродяга, — неизвестно, что именно она хотела сказать, потому что Алиса впервые в жизни перебила ее.

  — Это большая честь для семьи, — серьезно, даже торжественно, с каким-то Этьенетовским выражением лица (чертами они оба напоминали Бертрана) выговорила она и поклонилась ему. Поклонилась неожиданно и неловко. Алену стало так стыдно, что он укусил себя зубами за непомерно болтливый, проклятый язык (а, я дурак несчастный! Вот они о чем!) — и пробормотал в чашку, красный, как рак:

  — Ну… да. Но это… неважно. Пожалуйста, не будем об этом говорить. Это все… не так, как вы думаете.