Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник)

Каплун принес из другой комнаты четыре маленьких флакончика, наполненных эфиром. Девушка села в вольтеровское кресло, Гумилев прилег на турецкую оттоманку; Каплун — в кресло около письменного стола; я сел на диван чиппендалевского стиля: мебель в кабинете председателя Петросовета была довольно сборная. Все поднесли флакончик к носу. Я — тоже, но «уход в сновидения» меня не привлекал: мне хотелось только увидеть, как это произойдет с другими, и держал флакончик так же, как другие, но твердо заткнув горлышко пальцем.

Раньше всех и не сказав ни слова, уснула девушка, уронив флакон на пол. Каплун, еще почти вполне трезвый, и я уложили девушку на диван.

Гумилев не двигался. Каплун закрыл свой флакончик, сказал, что хочет «заснуть нормальным образом», и, пристально взглянув на Гумилева, пожал мне руку и вышел из кабинета, сказав, что мы можем остаться в нем до утра.

Гумилев лежал с закрытыми глазами, но через несколько минут прошептал, иронически улыбаясь:

— Начинаю грезить… вдыхаю эфир…

Вскоре он, действительно, стал впадать в бред и произносить какие-то непонятные слова или, вернее, сочетания букв. Мне стало не по себе, и, не тревожа Гумилева, я спустился по лестнице и вышел на площадь, тем более, что кабинет Каплуна начал уже заполняться эфирным запахом».

В. Келер. Гашиш

Впервые: Нива, 1918, №№ 8–9. Публикуется по этому изд. Орфография и пунктуация приближены к современным нормам.

В. К. Келер (Келлер, 1856–1919) — предприниматель, писатель. В 1911–1918 гг. опубликовал в журн. Нива и Новое время ряд рассказов и небольших повестей, частично включенных также в авторские сборники. Автор кн. «Браслет Изиды» (1914), «Глаза зверя» (1916) и др.

М. Булгаков. Морфий

Впервые: Медицинский работник (Москва), 1927, №№ 45–47.

Клинически точный рассказ М. А. Булгакова (1891–1940) основан на личном опыте морфинизма, начавшегося весной 1917 г. в селе Никольском Смоленской губ., где писатель работал земским врачом. Об этом периоде жизни Булгакова сохранились подробные воспоминания его первой жены Т. Н. Лаппа, записанные исследователями в разные годы. Приведем некоторые фрагменты:

«Привезли ребенка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеотомию… а потом Михаил стал пленки из горла отсасывать и говорит: “Знаешь, мне кажется, пленка в рот попала. Надо сделать прививку”. Я его предупреждала: “Смотри, у тебя губы распухнут, лицо распухнет, зуд будет страшный в руках и ногах”. Но он мне все равно: “Я сделаю”. И через некоторое время началось: лицо распухает, тело сыпью покрывается, зуд безумный… А потом страшные боли в ногах. Это я два раза испытала. И он, конечно, не мог выносить. Сейчас же: “Зови Степаниду”… Она приходит. Он: “Сейчас же мне принесите, пожалуйста, шприц и морфий”. Она принесла морфий, впрыснула ему. Он сразу успокоился и заснул. И ему это очень понравилось. Через некоторое время, как у него неважное состояние было, он опять вызвал фельдшерицу… Вот так это и началось…»

«Потом он сам уже начал доставать <морфий>, ездить куда-то. И остальные уже заметили. Он видит, здесь <в Никольском> уже больше оставаться нельзя. Надо сматываться отсюда. Он пошел — его не отпускают. Он говорит: “Я не могу там больше, я болен”, -и все такое. А тут как раз в Вязьме врач требовался, и его перевели туда».

«Как только проснулись — “иди, ищи аптеку”. Я пошла, нашла аптеку, приношу ему. Кончилось это — опять надо. Очень быстро он его использовал. Ну, печать у него есть — “иди в другую аптеку, ищи”. И вот я в Вязьме там искала, где-то на краю города еще аптека какая-то. Чуть ли не три часа ходила. А он прямо на улице стоит меня ждет. Он тогда такой страшный был… Вот, помните его снимок перед смертью? Вот такое у него лицо. Такой он был жалкий, такой несчастный. И одно меня просил: “Ты только не отдавай меня в больницу”. Господи, сколько я его уговаривала, увещевала, развлекала… Хотела все бросить и уехать. Но как посмотрю на него, какой он — как же я его оставлю? Кому он нужен? Да, это ужасная полоса была».

«…Приехала и говорю: “Знаешь что, надо уезжать отсюда в Киев”. Ведь и в больнице уже заметили. А он: “А мне тут нравится”. Я ему говорю: “’’Сообщат из аптеки, отнимут у тебя печать, что ты тогда будешь делать?” В общем, скандалили, скандалили, он поехал, похлопотал, и его освободили по болезни, сказали: “Хорошо, поезжайте в Киев”. И в феврале <1918 г.> мы уехали».

«Я не знала, что делать, чувствовала, что это не кончится добром. Но он регулярно требовал морфия. Я плакала, просила его остановиться, но он не обращал на это внимания. Ценой неимоверных усилий я заставила его уехать в Киев, в противном случае, сказала я, мне придется покончить с собой. Это подействовало на него, и мы поехали в Киев…».