Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник)

Перед глазами маячили огненные языки трех горящих ламп.

То увеличивались до невозможных, приводящих в ужас размеров, то совершенно исчезали и перед глазами открывалась жуткая, тяжелая темнота.

Потом свет снова нарождался. Занимая все поле зрения. Нестерпимо слепил глаза и убивал мысль.

Переходы к мраку становились все слабее и слабее и, наконец, я увидел перед собой громадное огненное море, пылающий воздух с колеблющимися в нем полосами.

Глаза тупо, где-то там, внутри, болели от этого ослепительного блеска.

Я начинал испытывать ощущения человека, которого насильно тащат к жерлу доменной печи, суют головой вперед в этот сжимающий сознание, уничтожающий все остальные чувства, до ужаса яркий, белый свет.

Я чувствовал, что свет постепенно заполняет все мое тело. Огненной струей растекается по обессилевшим рукам и ногам.

Расплавленной сталью вливается в мой мозг и обращает его в пепел.

Наверное, в это время я кричал — дико и безудержно, — ибо я чувствовал, что от меня ничего не остается, что весь я обращаюсь в какой-то яркий кусок света, без мысли, без понимания, без силы для сопротивления…

И вдруг, с бешеной внезапностью — свет погас.

Погас совершенно…

Я чувствовал, что вихрем лечу в какую-то бездну мертвого мрака, из которого нет выхода, в котором прекращается жизнь и движение.

Бездна кончилась.

Я легко упал на ее дно. И начались тихие, ритмические колебания… Но я отчетливо понимал, что это — колебания не тела моего, а колебания моих оживших мыслей.

Как маятник у карманных часов, поворачивались они то в одну, то в другую сторону…

И это — не во всей моей голове, а только в каком-то отделении ее, где собрались все мысли.

И вот в это-то отделение вдруг стали периодически поступать ящики, как у землечерпательных машин.

Ящики наполнялись мыслями и ползли с механической, спокойной точностью в следующее отделение.

И, уже оттуда, транспорты живой мысли отправлялись, руководимые какой-то уверенной, неуклонной силой, в светлую область моего больного сознания, где они разумно сортировались, разделялись на сродные группы и… улетали, как пчелы из улья…

Потом стадо почему-то жутко и неприятно. Потому что, вдруг, ящики стали скользить пустые.

Сознание тщетно ожидало идей. И мучилось… Но что всего хуже, так это то, что повороты неощущаемого колеса, ритмически двигающего весь мозг, вдруг сделали два-три необычайно сильных взмаха, что-то защелкнуло и — колебания прекратились в томительном напряжении… Смерть?!

Нет. Еще не смерть.

Начинает тихо дрожать живот.

То поднимается, то быстро опускается.

И все дрожит… Сильнее, сильнее…

Неприятно дрожит вся нижняя часть туловища.

Начинает дрожать грудь, подбородок, губы, нос.

Колени прыгают в воздухе. Ноги пляшут по полу.

И нет никакой силы прекратить это!

Дрожит сердце, желудок, легкие, кишечник…

Кровь дрожит, словно ее кто-то быстро, быстро взбалтывает во мне, как в бутылке.

Дрожат все нервы.

И откуда-то изнутри буйной волной поднимается нестерпимое желание смеяться, хохотать, хохотать, хохотать, до упаду, до истерики, до изнеможения…

И я хохочу…

Сначала тихо. Потом все громче и громче.

И, наконец, разражаюсь сумасшедшим, диким, безудержным хохотом, от которого трясется все мое тело, сердце замирает на несколько секунд и снова бьется в жгучем припадке…

Я уже больше не в состоянии сидеть.

С хохотом вскакиваю, бросаюсь вперед.

Хохочу как безумный.

И снова открывается передо мной реальная действительность.

Большая комната. Три лампы. Столик с белой мраморной доской. Ковер, испещренный восточным причудливым рисунком…

Что такое?..

Я, держась за живот и заливаясь уже счастливым, раскатистым хохотом, смотрю на этот ковер и вижу, что какой-то хитрый завиток орнамента начинает тихо дрожать и вдруг, тоже с хохотом, принимается с страшной быстротой расти…

Он уже занимает собой всю площадь пола, стеной хохочущей стоит передо мной и мешает мне идти дальше…

Через секунду его уже нет. Он снова маленькой полоской улегся на ковер, сросся с ним и перестал смеяться…

Я двигаюсь вперед, не переставая хохотать, и вижу, что мне дорогу загородил громадный окурок, величиною со стол.

Дорогу загородил мне огромный окурок.

Вижу его мокрый, обсосанный конец и обгоревшую бумагу.

Хочу перешагнуть через него и не могу.

Обхожу.

Впереди — опять препятствие. Скомканная бумажка, брошенная мною на пол, начинает расти.

Скомканная бумажка, брошенная мною на пол, начинает расти.

Я хочу идти дальше. Поднимаю ногу… бумажка уже выше меня.

Трясясь от хохота, обегаю ее кругом, благо проход остался между ею и стеной и опять — натыкаюсь на кисточку ковра, которая тоже вздумала расти…

Думая ее перехитрить, с хохотом делаю исполинский кружок, падаю и — исчезаю в бесконечности…

Очнулся я уже дома, куда меня в бесчувственном состоянии отвез Семен Петрович.

Теперь я несколько раз в неделю, потихоньку, хожу на окраину города, в этот особнячок, где можно объять необъятное и на мгновение узнать то, чего никто никогда не узнает.

Тэффи КОКАИН