Белый кафель, красный крест

«...ничего нельзя понять, а клавиши западают, я ей сказал, что можно в „Желтых страницах“ найти номер телефона мастера, там ноль девять – это Эйлат, наверное, но она все деньги у Риммы хранит, я говорил, что по понедельникам нет приема у доктора Аллы, она целыми днями плачет, змеевидное чудовище с хрустальными глазами, чтоб им всем сгореть, собакам, мастерам, говнюки, сволочи, гады, придурки, дегенераты, не надо плакать, говорю, так она же не слушает, а трубы всё равно лопнут, даже лампа лопнула, я говорю, позови мастера, да разве слоны столько едят, я забыл лекарство выпить, даже не помню, когда ел в последний раз, ах ты чёрт, тут клавиша запала, мамочка, ты дурочка, какие ужимки у этих обезьян, я писал синей ручкой, а там паста вытекла, весь кроссворд заляпан, блин, так глупо ошибиться мог только ты, Штирлиц сделал хорошую мину при плохой игре, и больше никто не пишет, даже если марку наклеить и послать – никто не пишет, сыграю тебе Серенаду Солнечной долины, слушай, вот...»

Он садится в кресло, кладёт орган на колени, быстрыми движениями пальцев выбирает ритм, темп, инструментальное сопровождение и....

Why do robins sing in December?
Long before the Springtime is due?
And even though it’s snowing,
Violets are growing
I know why and so do you...

А. не смотрит на клавиши. Он смотрит прямо мне в глаза. А я... я настолько поражена его игрой, его приятным тенорком, его произношением, что просто не могу сдвинуться с места. Мне даже кажется, что я задерживаю дыхание.

Он откидывает голову на спинку кресла, руки слепо бродят по клавишам, наигрывая с детства знакомую и любимую мелодию, его глаза закрыты, на губах появляется лёгкая улыбка. Я боюсь вздохнуть, чтоб не спугнуть мелодию, чтоб не спугнуть тишину.

Why do breezes sigh ev’ry evening,
Whispering your name as they do?
And why have I the feeling
Stars are on my ceiling?
I know why and so do you.

– Только так и отдыхает, – шепчет его мама мне в самое ухо, – но, Викочка, когда он начинает играть в два часа ночи... Я киваю, совсем её не слушая, растворившись в этом внезапном подарке, подавшись вперёд – всем телом, всем существом – навстречу настоящему А., его голосу, его музыке...

When you smile at me,
I hear gypsy violins;
When you dance with me,
I’m in heaven when the music begins.

Начинаю подпевать, сначала тихо, потом чуть громче, потом встаю и сажусь рядом с ним на стул, пою и смотрю, как он дышит – спокойно, уверенно, лаская клавиши своими толстыми пальцами, которые я всегда видела только сцепленными у него на животе...

I can see the sun when it’s raining,
Hiding ev’ry cloud from my view;
And why do I see rainbows
When you’re in my arms?
I know why and so do you.

– Юууу... – выдыхаю я последний звук и замолкаю.

А. открывает глаза и сидит несколько секунд, совершенно не двигаясь.

Тишину нарушает его мама:

– Вики, по-моему, ему понравилось...

Смотрю на А.. Он молчит, опустив голову на грудь. Руки расслабленно лежат на клавишах.

– А., – зову я его тихонько, – ты в порядке?

– Да, – кивает он, немного помолчав, – мы больше не будем петь. Я спать хочу.

Он встает, почти роняет свой орган на пол. Отключает его от сети, уносит в комнату, закрывает дверь.

А я ещё немножко сижу в полной тишине, потом прощаюсь с его мамой, тихонько всхлипывающей в уголке дивана, обещаю ей позвонить и выхожу из этого дома, стараясь не расплескать музыки и ощущения призрачного счастья, о котором раньше знал только А.,

а

теперь

знаю

и

я...

Ника Муратова Помочь нельзя оставить