Белый континент (СИ)

Весь следующий день Роберт пытался выбрать момент, когда Черри окажется один. Утром ему не удалось поговорить с ним, но к вечеру, после очередного изматывающего перехода, удача, наконец, улыбнулась начальнику экспедиции: установив вместе с другими полярниками палатки, Эпсли отошел за одну из них и начал втыкать в снег лыжи, чтобы потом развесить на них промокшую одежду. Больше никого рядом с ним не было, все остальные забрались в палатки, и Скотт поспешил воспользоваться этим моментом.

— Черри, — заговорил он осторожно, подходя почти вплотную к биологу, так что тот даже немного отступил назад, — Мне очень жаль вас огорчать, но завтра одна упряжка должна будет повернуть назад. Вы возьмете с собой Атка, Кэохейна и Силаса. Им я сейчас тоже это сообщу.

Уже при первых его словах заросшее щетиной лицо Черри-Гаррарда побледнело, а глаза молодого человека подозрительно заблестели. Но, взглянув в не менее, а то и более несчастное лицо Скотта, он взял себя в руки и понимающе кивнул:

— Будет сделано. И… почему вы так расстроены? Ведь я ничем вас не разочаровал?

В его голосе было столько сочувствия, что Роберту стало еще хуже. Если бы Черри обиделся, если бы он стал упрашивать командира взять его с собой или упрекать его за несправедливое решение, Скотту было бы легче! Но Эпсли не только не обижался, а еще и жалел самого Роберта, и это было особенно невыносимо… «Он гораздо благороднее меня», — неожиданно понял Скотт и, плохо осознавая, что делает, порывистым движением обнял Черри за плечи.

— Что вы такое говорите, разумеется, нет! — выпалил он скороговоркой, быстро мотая головой из стороны в сторону, а потом, устыдившись своего порыва, отпустил Эпсли и чуть ли не бегом бросился в одну из палаток — предупредить о завтрашнем разделении группы остальных исследователей.

Несколько секунд Черри-Гаррард стоял неподвижно, но затем, почувствовав, что замерзает, повернулся к своим лыжам и принялся прикреплять к их ремешкам отсыревшие носки. Руки у биолога дрожали, а ремешки и смятая одежда почему-то вдруг стали расплываться у него перед глазами, словно до них все-таки добралась снежная слепота, от которой он так старательно защищался. «Нельзя плакать на морозе! — тут же одернул себя Эпсли и принялся тереть лицо меховыми рукавицами. — Да и вообще плакать нельзя, не хватало еще, чтобы меня кто-нибудь застал в таком виде!»

Он несколько раз судорожно вздохнул и, немного успокоившись, отправился вслед за Скоттом в палатку. Кроме Роберта там находились все четыре счастливца, которые теперь уже точно должны были идти на полюс, а кроме них — Силас и Аткинсон. Лицо Лоуренса Отса сияло от счастья, но держался он спокойно и, увидев Черри, лишь сдержанно кивнул ему, не выказывая ни радости, ни сочувствия. Скотт тоже поднял голову, и они с молодым зоологом обменялись быстрыми благодарными взглядами: Эпсли был рад, что начальник ничего не сказал о его слезах, а Роберт — что никто больше не узнает о только что проявленной им жалости.

Но на следующий день, когда Черри-Гаррард с тремя товарищами попрощался с остальными полярниками и потащил ставшие гораздо более легкими сани обратно, ему снова пришлось напоминать себе, что плакать на сорокаградусном морозе очень опасно.

Глава XXV

Антарктида, 89°54'30'' ю.ш., декабрь 1911 г.[9]