Белый кот

Она отпрянула. Он поймал это ее движение и тут же взял себя в руки. Вернее было бы сказать — он отошел от нее душой, и Жене стало обидно.

— Я ничего о тебе не знаю, — прошептала она. — Ничего… Кто ты?

Он ничего не ответил, только усмехнулся молча.

— Нет, правда…

— Я и сам не знаю, кто я. Мне кажется, большинство людей не смогут дать тебе на такой вопрос вразумительного ответа.

— Но ты же не относишься к этому большинству.

— Напротив. Я к нему отношусь…

Женя вдруг поняла, что она идет по опасному пути. Еще минута — и они рассорятся.

— Прости, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть.

Он промолчал.

Она встала:

— Наверное, мне пора…

Ей было обидно. Ее душили слезы. «Вот так, — думала она. — Все одинаковые. Все красивые и мудрые слова ведут к одному и тому же результату. И когда ты пытаешься уйти от этого самого «результата», получается, что ты…»

— Женя, — позвал он ее, — я…

Она остановилась.

— Это я, кажется, тебя обидел. Пожалуйста, прости меня. И… не уходи. Я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать. Все.

Она обернулась. Ей хотелось сказать ему все, что сейчас было у нее в голове, сердитое, обиженное «я» рвалось наружу. Но остановилась. Вернее сказать, Женю остановили его глаза. Они были такими больными, одинокими и несчастными, что Женя подумала — ему-то, оказывается, еще хуже в этой чаще. Еще страшнее…

— Нет, — покачала она головой. — Ты сам мне расскажешь все, что посчитаешь нужным. Потому что иначе получится, что я пытаюсь открыть… вон ту дверь. — Она показала на забаррикадированную дверь, и он напрягся.

— Там ничего нет, — проговорил он едва слышно. — Теперь там ничего нет. Когда-то было. А теперь там… стало спокойно. По крайней мере там спокойно, пока ты рядом со мной…

Ирина курила молча, изящно, откинувшись на спинку кресла. Панкратов невольно подумал, что Ирина великолепно вписывается в роскошную машину. И вообще она вписывается в роскошь. Вспомнив Женю, он вынужденно признался самому себе, что Женя всегда почему-то становилась напряженной. Как будто ее этот стиль страшил. Нет, она пыталась соответствовать образу, но почему-то всегда при этом казалась несчастной и немного обманутой.

Они уже подъезжали к Ирининому дому, когда она все-таки нарушила молчание.

— Такое ощущение, что ты все время нас сравниваешь, — усмехнувшись, проговорила она, выкидывая окурок. — Надеюсь, в мою пользу…

Он ничего не ответил.

Только наблюдал украдкой за ее длинными пальцами с немыслимыми ногтями — почему-то подумалось, что маникюрное искусство достигло небывалых высот, в то время как все остальные виды искусств явно притаились, спрятались на дне… Или потихоньку превращаются в разновидности маникюрного. И живопись, и литература, и… Впрочем, эти мысли поняла бы Женька. Ирина только высоко вскинет свои выщипанные бровки и презрительно засмеется. Она так и сделает, можно не сомневаться… Протянет насмешливо: «Панкратов, как же ты атавистичен бываешь иногда». Научное слово, вычитанное где-то, когда-то или услышанное и взятое в лексикон.

Ирина. Шедевр маникюрно-парикмахерско-косметологического искусства. Другие виды искусств отдыхают. Им просто нечем насытить этот профиль-барельеф. Использовать же сей образ можно лишь в рекламе.

Почему он рядом с ней? Или сам уже тихо перешел в ряды поклонников рекламы?

— Приехали, — сказала Ирина. — И слава Богу… Ты сегодня особенно скучен.

Она вышла из машины. Он тоже.

— Пока, дружочек, — сказала она, касаясь губами его губ. — Искренне надеюсь, что вечером ты придешь в себя. Проснешься. Станешь наконец-то живым, нормальным человеком. Пока…

Она двинулась к подъезду, не оборачиваясь, той самой походкой, о которой мечтают все девицы подросткового периода, уже не знающие, что на свете было какое-то другое искусство, кроме парикмахерского.

Он смотрел ей вслед, и ему больше всего на свете сейчас хотелось поехать к Женьке.

Это было невозможно.

Это было совершенно невозможно.

Легче было мечтать о полете на Луну, чем о Женькиной квартире в другом конце города.

Он вздохнул, провожая вместе с Ирининой фигурой свои глупые мечты, сел в машину, лакированное свидетельство его состоявшейся по общим понятиям жизни, и тронулся в сторону центра.

* * *

«До чего глупо, — думала Ольга. — Сколько еще мне надо бестолково морозить тут несчастный организм?»

Дом стоял, не подавая никаких признаков жизни. Надменный, как его обитатели. И неприятный, как его обитатели…

Сигарет в пачке почти не осталось. Ольга достала последнюю и в сердцах швырнула ее в урну, стоящую неподалеку.

Закурив, пробормотала себе под нос:

— Нет, слежение за объектом самое неблагодарное занятие. Особенно когда не знаешь, как твой объект должен выглядеть. Только и известно о нем, что блондинка, ноги длинные и собой хороша…

Возле дома в этот момент остановилась машина. Оттуда вышла девица. С длинными ногами. Блондинка. Правда, Ольга бы поспорила с утверждением, что эта блондинка чрезвычайно хороша собой. «Для того, чтобы определить ее реальную красоту, надо сначала ее хорошенько умыть», — решила она.