Белый край

Постучать не вышло, только похлопать по двери ладонью. В руку будто вонзались иглы и доставали до несчастных костяшек. От этого я начала трезветь и рывком открыла дверь. Не хватало струсить и уйти, наутро от наглости и следа не останется. Оказалось не заперто, как и везде. Я увидела, как сквозь ряд узких окон пробивался белый свет, под ними стоял длинный стол, на котором лежала открытая книга. Интересно, о чем она?

Почудился шелест страниц, тихий звон посуды и шаги слуг. У меня голова кружилась при мысли о том, что Нэмьер жил здесь, смотрел в эти окна, трогал дверную ручку. Даже тишина была особенной, уютной. И запах… привычная свежесть, но какая-то родная.

Я по пояс всунулась в комнату и млела, пока с плеча не соскользнул ремень сумки. Проклятье, забыла оставить ее. Хорошо, что Нэмьер не открыл и не увидел меня такой ошалелой. Вернуться бы к себе и причесаться, но могло развеяться спасительное непонимание.

Зайдя внутрь, я аккуратно закрыла дверь и опустила сумку на пол. Звуки здесь казались мягче, словно замок подбадривал меня. У дальней стенки виднелась еще одна дверь. Спальня наверняка была за ней, здесь все комнаты напоминали друг друга. Я похлопала по ней и ужаснулась — и впрямь зайду? Этого хотелось до дрожи, но сердце трепетало от страха.

— Войди, — раздалось почти сразу.

У меня дыхание перехватило. Как так? Я надеялась, что будет время собраться, подумать, обдумать… в пекло, этой ночью можно все.

Дверь поддалась на удивление легко. В глаза бросилась широкая кровать с тяжелым резным каркасом, как и в моей спальне. Темные шторки были раздвинуты и открывали разбросанные подушки. Нэмьер сидел среди них и тер переносицу. Сидел голый, лишь складки одеяла между ног закрывали… это.

Я не сразу сообразила, что таращилась на него с открытым ртом. Никогда не видела раздетых мужчин, только до пояса. Низкородные летом не носили чулки, а узки бриджи и шоссы давали представления о том, какие они внизу. Ласвен крепко прижимался — чувствовала, но видеть перед собой такое…

Нэмьер вздохнул и замер, когда увидел меня. Следовало отвернуться, извиниться, сделать что-то, но получалось только рассматривать плавные изгибы рук. Длинные волосы в беспорядке разметались по плечам и груди. Ноги… боги, до чего они были красивыми. У мужчин они казались нескладными, но теперь меня привлекали угловатые линии.

Мы так и смотрели друг на друга, пока Нэмьер не откинул одеяло. Я ничего не видела! Хвала богам, не успела — он быстро повернулся и продемонстрировал бедро.

— Ты что? — взвизгнула я и отвернулась.

— Разве ты не этого хотела?

Нэмьер говорил учтиво, но в голосе сквозила насмешка. Не удивительно, как у меня ума хватило ворваться сюда посреди ночи? Что ему было думать?

— Не для этого, ты же читаешь души, должен видеть!

Хотелось оправдываться, говорить, отвлекать от сути.

— Души, а не мысли. Твои желания мне ясны, но как ты объясняешь этот визит самой себе, увы, не знаю.

Лицо горело, казалось, что светилось в темноте. Нэмьер был прав. Меня вели сюда не только вопросы. Я не собиралась делать чего-то запретного, просто коснуться его, почувствовать хоть на миг.

Нэмьер шуршал чем-то за моей спиной. Это напоминало обратный отсчет: когда все стихнет, будет поздно. Для чего? Не знаю, но нужно было говорить и объяснить.

— Расскажи, — попросила я, — расскажи все.

Шорох стих.

— Хочешь погрузиться в тайны существа?

— Я уже говорила, что не считаю тебя таким. Это была игра слов, мне… мне было страшно. Калсан ничего не объяснял, ты тоже. Я никогда не сталкивалась с подобным, боялась.

Слова вылетали сами собой. Руки болели, Нэмьер молчал, и эта кровать — было не по себе от того, что она стояла близко. Из головы все вылетело, когда брат лорда заговорил прямо надо мной:

— Расстраивает не слово, а то, что это правда.

Не правда! Хотелось крикнуть, но его не убедить. Здесь нужно что-то серьезнее слепой веры. Хотя бы внятная речь, на которую я не была сейчас способна.

— Идем, — сказал Нэмьер.

Он вышел из комнаты, волоча за собой шлейф красного халата. Указав мне на стул, брат лорда скрылся в темноте и раздалось постукивание ящиков.

— Однажды в детстве я подслушал разговор отцовских советников, — начал он. — Они называли его слабым, донельзя скучным и ограниченным. Печально было это слышать, но они были правы. Отец находился не на своем месте, думаю, он стал бы прекрасным фермером.

Я устроилась за столом и ловила каждое слово.

— Отец был чувствительным человеком. Он любил мою мать, хоть я ее и не помню.

Ящик стукнул в последний раз, и из темноты показался Нэмьер. Он приблизился и протянул мне мятый листок бумаги.

— Его письмо к ней, взгляни. Отцу было уже за тридцать, когда он писал это.

Я не смела взять такую личную вещь. На него и смотреть было неудобно, но тут взгляд упал на подпись. Буквы сливались в закорючки, и одна из них превращалась в сердечко.

— Как мило! — воскликнула я.

Нэмьер скупо улыбался, но его лицо светилось нежностью. Он долго рассматривал письмо и будто забыл обо мне.