БЕЛЫЙ КРЕСТ

- …объявил свободу, а страну - культурно и экономически отсталой. Пригласил урантийских прощелыг для консультаций и тоже дал им полную свободу. А те перво-наперво заявили контроль над банками и на наши же деньги стали банкротить нашу промышленность. Быстро наладили ввоз иноземного барахла. Всю страну, обобранную, оплеванную, приставили к торговле иностранщиной. Все везли - от телесной пищи до духовной. Особенно жестко, помню, внедряли телевизоры. Помещикам было велено, чтоб в каждом доме мужицком чертов ящик стоял - для освобождения народного сознания. Монастырям тоже. Монахи, правда, твердо воспротивились. Едва не стали самосожжения устраивать, как раскольники. Но отстояли себя. А уж что по этим телевизорам показывали - тьфу, да и только. Срам сказать.

- Кино про пистолетный ствол и гордый фаллос, стыдливо прикрытый женской натурой, - сказала за него дочь.

- Сударыня! - Мирский посмотрел на нее с суровой укоризной.

Мурманцев сморгнул и одеревенел. Хотя тоже был под хмельком, но еще твердо осознавал, что жене офицера говорить такое никак не положено. И знать, между прочим, тоже.

- Пап, ты уже рассказывал это раз десять на моей памяти. И один раз вот этими же словами.

- Не позорь отца, Анастасия, - строго молвил генерал. - Не мог я такого сказать.

- При мне не мог, - пожала плечами Стаси, подошла к отцу и обняла. - Прости, пап, но у меня дурное свойство случайно слышать чужие разговоры. Я была маленькая и меня не заметили.

- Вот так, сударь. - Мирский повернулся к Мурманцеву. - С твоей женой ухо держи востро.

- Мне это известно, - откликнулся Мурманцев.

- А с тобой, сударыня, ничего не случится, если еще раз послушаешь, - напустился на дочь генерал. - Ишь, егоза! Отцовские мемуары ей, видишь ли, скучны… - Он помолчал. - Ну вот, сбила. О чем я рассказывал?

- Дальше у тебя о продуктах, - мило улыбнулась дочь.

Генерал пропустил еще одну рюмочку и тяжко, по-хмельному задумался.

- Да, продукты. - Он вскинул голову. - Полки ломились от заморских фруктов - генетических мутантов, замученных гормонами иностранных кур и жевательной резины. Лично у меня есть все основания считать, что эта резина вызывала застой жидкости в мозгах. От разной импортной химии, вроде вкусовых добавок и ядовитой сои, тоже умственная водянка приключалась. И еще темный лимонад, в него, кажется, добавляли вытяжку кокаинового куста. А уж что добавляли в шампунь от перхоти, я не знаю, только и он тоже нехорошо действовал на мозги. Ну, правда, это не было доказано, но я-то знаю! Слава Богу, дети мои, что государь Владимир Романович все это прекратил и заразу каленым железом выжег, - закончил Григорий Ильич и размашисто перекрестился.

Дети обменялись взглядами. На губах дрожал смех.

Настенные старинные часы пробили одиннадцать.

- Ну, - генерал со всей осторожностью поднял себя с кресла, - вижу, вас надо отпускать. Мне в постель, а вам, молодым, - уж как знаете. Тебя, сударь, жду завтра утром.

Мурманцеву снится сон. Будто видит он перед собой огненный шар, тот, что из колдовского леса, и тянет к нему руку. Или шар тянет его к себе. Шар живой - теперь он знает это наверняка. Пальцы касаются жаркого сияния и уходят вглубь него. Мурманцев не чувствует боли - ее нет. И вдруг он оказывается в незнакомом месте. Огненный шар исчез. Перед ним - жилой дом в несколько этажей. Он видит название улицы на стене: «Гороховая». Мурманцев уверенно входит в подъезд, поднимается на третий этаж. Почему-то он знает, куда нужно идти.

Дверь заперта, но это не беда. Он входит в квартиру. В передней - много калош, шуб и пальто. Из глубины квартиры доносятся гитарная музыка, смех, крики, звяканье рюмок. Мурманцев проходит по коридору. Мимо прошмыгивает юноша жидкой наружности в рубахе и штанах, какие носили лет сто и больше назад. В одной из комнат людно и накурено. Накрыт стол, вокруг в беспорядке сдвинуты стулья. Здесь человек десять-двенадцать. В основном молодые женщины-простолюдинки. Одна, перекрикивая других, пытается что-то рассказывать. В углу рябой солдат в расстегнутой шинели грызет яблоко и глядит на всех большими бессмысленными глазами. В центре стола сидит человек, на обоих плечах которого повисло по краснолицей, распаренной от вина девке. Хозяин квартиры. Одет он просто, едва ли не в исподнем, но сам не прост. Выражение глаз поминутно меняется. То хитро-насмешливое, то сумрачно-одержимое, то покорно-безвольное. Длинные волосы расчесаны на прямой пробор, в бороде запутались хлебные крошки. На груди поверх рубахи большой тяжелый крест. Мурманцев смотрит мужику в глаза и невольно вздрагивает, узнав. «Зачем я здесь?» - смятенно думает он. Сесть ему некуда, и он остается стоять возле таращущегося солдата. Его никто не замечает.

От двери доносится звон колокольчика. Мурманцев слышит, как одна из краснолицых девиц, пьяно лыбясь и вульгарно интонируя голос, упрашивает мужика:

- Отче, расскажи, как просвещал блудниц в Саратове. Люблю слушать, как ты баешь про изгнание беса. Страсть люблю. Неужто правда ремнем по мясам голую гнал улицей?