Белый крестик

Белый крестик

Глава первая: в которой Пётр Дмитриевич знакомится с Николаем Степановичем

Пётр Дмитриевич Инсаров по долгу своей службы следователя уголовного сыска всю жизнь имел дело с миром объективных фактов — предметов расследования. А потому, что вполне естественно, был далёк от творческих сфер. Книги читал преимущественно связанные с профессией — даже в часы досуга.

Так что пребывание в поэтическом салоне ему было не то чтобы вовсе в новинку — но как минимум казалось весьма непривычным. Хотя и стоило признать: в мрачных реалиях петроградской осени 1916 года подобное отдохновение души приходилось впору.

Большая комната с окном, выходящим на набережную Мойки. Сочетающая утончённость убранства с явной обшарпанностью: наверное, поэтам такое подходит. Что с них взять, с поэтов?.. Инсарову было известно, что большинство собравшихся здесь — люди довольно широко известные, но факты о них следователь знал лишь такие, что могли быть интересны следователю. Как некие творческие личности — по нулям; Пётр Дмитриевич ни одной строчки их стихов не вспомнил бы. Хотя его подчинённые, кажется, зачитывались. И горячо обсуждали; ох, как горячо!

Если не говорить о человеке, ради которого Инсаров здесь присутствовал, заинтересовать могла только одна женщина: темноволосая, сразу привлекающая внимание горбинкой носа. Отнюдь не красивая, но обладающая выдающимся шармом: это было бы глупо отрицать. Она практически весь вечер молчала и уж точно не читала стихов.

Худощавый, нескладный, неказистый человек поднялся с софы и тотчас обнаружил безупречную военную выправку. Он был почти вдвое младше Инсарова, но взглядом своим сразу давал понять: повидал не меньше. Это ещё как минимум «не меньше». Оценить его стихи следователь толком не мог, зато твёрдый голос — вполне.

— Я кричу, и мой голос дикий: это медь ударяет в медь. Я, носитель мысли великой — не могу, не могу умереть…

Дальше было ещё много стихов, но в голове Петра Дмитриевича звучал совсем иной текст. Что он знал о своём будущем собеседнике?

«Гумилёв Николай Степанович, тридцати лет, дворянского происхождения, отец — корабельный врач. Гимназия, Сорбонна. Известный поэт. Путешественник, исследователь Африки. Всякая чушь, одним словом… В сентябре 1914 вольноопределяющимся зачислен в уланский лейб-гвардии полк. И тут интересно… подробности службы. Их много. Георгиевский крест 4-й степени за номером 134060, 3-й степени за номером 108868. Что там ещё…»

Инсаров уверенно держал в памяти всё, что могло бы пригодиться: сейчас даже не вспоминал заново — скорее просто перебирал факты, словно картонные карточки. Информации было много, но ничто известное следователю не отвечало на один-единственный вопрос о расследовании, которое он вёл.

«При чём здесь, чёрт побери, этот ваш Гумилёв?»

А стихи в салоне всё читали и читали. Инсаров начал ловить себя на ощущении, что это — весьма недурной фон для размышлений. А ну как в нём начинает просыпаться своеобразный интерес к поэзии? Странно, конечно, но чего только не делается с человеком в старости. А Пётр Дмитриевич, конечно, к старости уже вплотную подступил. Всё ближе к шестидесяти годам: это не шутки…

Годы изменили в нём многое. От кого-то Инсаров слышал мысль, которая тогда — ещё в почти беззаботной молодости — показалась ему странной, даже нелепой.

«Со временем все воспоминания становятся хорошими».

Э нет, это оказалось не глупостью. Год за годом память затеняла весь тот мрак, из которого следователь едва-едва выбрался: будь слабше духом — не ровен час, пустил бы себе пулю в висок. Незавидная судьба сестры, страшная смерть жены и сына. И всё то ужасное, что видел он по долгу службы.

Это не забывалось напрочь, но покрывалось какой-то дымкой, уходило на второй план. А перед глазами, под размеренно зачитываемые кем-то строки, проплывало всё больше хорошее. Инсаров даже слишком глубоко погрузился в размышления. Да и стихи, которые вновь читал вольноопределяющийся уланского (впрочем, давно уже гусарского) полка, тому способствовали.

— Сладкими винами кубок твой полнится, тщетно вождя ожидают в отряде; и завивает, как деве, невольница черных кудрей твоих длинные пряди…