Белый Крым, 1920

Показания Слащова вообще содержат немало недостоверных, неправдоподобных или просто ложных утверждений: в частности, французское командование было озабочено изоляцией Врангеля, а не консолидацией вокруг него эмигрантов, и распылением Русской Армии, а не подготовкой ее к десанту. Кроме того, непонятен и стилистически не очень оправдан повтор в отношении «приездов» Врангеля. К сожалению, неясен характер документа, опубликованного в наши дни по заверенной копии, — и не исключено, что он представлял собою не собственноручные показания, а более или менее точную запись (протокол), или, в случае, если исходный документ был все-таки написан Яковом Александровичем, — что он отражал не только пронумерованные вопросы опросного листа, но и уточняющие вопросы, задававшиеся в ходе каких-то бесед, о которых мы, скорее всего, никогда уже не узнаем. Если это предположение верно, и непонятный повтор «приехал… не разговаривали» — «приехал… не разговаривали» стал следствием назойливых вопросов, то недалеко уже до картины, где Слащова уличают в чем-то. И это как будто подтверждается пометками на документе: «не разговаривали», — утверждает генерал, — «разговаривали», подчеркивает неизвестный читатель, минуя «не»; «не разговаривали», — повторяет Яков Александрович, — «разговаривали», вновь подчеркивает чекист.

Пройдет несколько лет, и Слащов расскажет в печати ту же историю с дополнениями, которые сделают ее еще более подозрительной: «За ужином [у посланника] я застал офицеров лейб-гвардии Атаманского полка из штаба Врангеля, и разговор вертелся на том, что в тяжелый для родины момент нельзя ссориться, а надо действовать всем заодно, во имя отечества». Разумеется, и тут он отвергает подозрения в сговоре: «Должен сознаться, что я был несколько груб и неосторожен (своими словами я мог сорвать весь план моего отъезда), но я прекратил этот разговор очень резко», — однако с довольно загадочным продолжением: «Ужин оказался впустую, — я ушел к себе, — но виновник торжества, генерал Врангель, предупрежден вовремя о неудаче не был и разлетелся в имение Энвер-паши (где происходила беседа; самого Энвера, как известно, в Турции уже давно не было.—А.К.)». Вряд ли можно сомневаться в установлении за Слащовым слежки со стороны советской агентуры в Константинополе, и приведенные туманные цитаты, производящие впечатление какой-то недосказанности, сильно походят (особенно вторая) на попытки довольно неуклюжей «легализации» генералом обстановки, дававшей ему летом 1921 г. возможность для переговоров с Главнокомандующим, — переговоров, которые оба, очевидно, больше всего хотели бы сохранить в тайне.

Темнил и путал следы не один Слащов. Полковник князь Д.Д. Тундутов, в 1918 г. бывший «временным Атаманом Астраханского Казачьего Войска», в ноябре 1922-го репатриировался в РСФСР, в апреле 1923-го был арестован и в июне в камере Бутырской тюрьмы написал многостраничное повествование о событиях Мировой и Гражданской войн, а также своем пребывании в эмиграции. По рассказу Тундутова, осенью 1921 г. в Константинополе оп получил приглашение от Слащова встретиться и познакомиться, однако сама встреча описывается крайне невнятно: «Мы сели за стол. Разговор вначале, как всегда бывает между малознакомыми людьми, шел довольно вяло… […] После кофе, когда было уже довольно выпито, ген[ерал] Слащов обратился ко мне: “Я собираюсь ехать в Россию, жизнь здесь мне опротивела и не имеет никакого смысла”. “А Вы не боитесь?”, спросил я его. “Судьба”, пожал он плечами. “Положение русских эмигрантов за границей невыносимо, если Советская власть простит нас, то надо возвращаться домой”, добавил он. “Вы популярны, в армии Врангеля у Вас много сторонников, если Вы по приезду (так в публикации документа. — АЖ.) в Россию получите прощение для них и напишете им, я думаю, многие последуют за Вами”, отвечал я. Затем разговор прекратился, вмешался генерал Дубяго (бывший начальник штаба у Слащова в 1919–1920 гг. — А.К.), и разговор принял самый посторонний характер. Через несколько времени, поблагодарив Слащова и Дубяго за хлеб-соль, мы с Чоновым (сотрудник Тундутова в описываемый период. — АЖ.) покинули кабинет».