Белый квадрат. Лепесток сакуры

– Где вы научились так хорошо говорить по-французски? – спросил он, поднимаясь вслед за девушкой на второй этаж.

– Не в Сорбонне, – сказала она и замолчала, а Спиридонов понял, что она шутит, и усмехнулся. Он общался в основном только с Фудзиюки, который был не по-японски улыбчив, но уже знал, что японцы чаще всего шутят с каменным лицом и над своими шутками никогда не смеются.

Они прошли по коридору, и девушка пропустила его вперед, в небольшую комнатку. От былой обстановки тут не осталось ничего, кроме трехстворчатого окна с подоконником, на котором вместо герани занимали место какие-то японские безделушки. Собственно, вся обстановка была столь же скромна, как и на первом этаже, – широкий матрас на полу, невысокий японский столик и японский же поставец из бамбука и рисовой бумаги, да неизменные бумажные картины с журавлями, ручьями и бамбуком. В углу у двери была ширма, но не надо было и заглядывать за нее, чтобы знать: там японцы, как и другие цивилизованные расы, скрывают от глаз предметы личной гигиены.

– И все-таки где вы обучились французскому? – не отставал Спиридонов.

Девушка обернулась к нему и улыбнулась, теребя ладошками концы пояса.

– Я работала в Сайгоне, – склонив головку, ответила Акэбоно и стала мелкими шажками плавно приближаться к нему. – Я ведь караюки-сан[16], из дзёсигун.

Спиридонову это ни о чем не говорило, но девушку почему-то опечалило. Ему показалось, она даже вздохнула после своих слов. Подойдя к Спиридонову, Акэбоно поклонилась, вернее, присела так, что ее колени едва не коснулись земли. Затем быстро встала (она была ему по грудь, ее темечко было на уровне его ключицы) и, взяв маленькими ручками его ладони, положила их на концы своего пояса – и тут же опустила, не дав ему ничего сделать.

– Я должна попросить вас раздеться, – сказала она, склонив голову. – Вы не откажете мне в этой просьбе? Я умоляю вас снять с себя одежды и лечь на эту циновку ничком.

Удивленный такой просьбой, он пожал плечами:

– Можете так сильно не упрашивать. Разве я здесь не за этим?

Акэбоно, которая как раз открыла свой поставец, вздохнула:

– Я такая глупая, я все забываю, что вы – гайцзын. Викторо-сан, я дала вам концы своего пояса потому, что, пока вы со мной, лишь вам принадлежит власть распустить его. Вы – мой господин, пока не покинете эту комнату. Фудзиюки-сама сказал, что вы много и славно потрудились и нуждаетесь в полном цикле токо но хиги[17]. Вы – мой господин, и я должна подчиняться вашей воле; но я караюки-сан, посвященная в это древнее искусство, потому я и вынуждена просить вас делать то, что необходимо. Вы понимаете?

Чувствуя некоторое смущение, Спиридонов кивнул. К тому, что происходило, он готов не был. Вместо «обители разврата и похоти» он словно попал на какой-то ритуал масонов или теософов – пока Акэбоно все это говорила, она успела извлечь из поставца несколько кувшинов, плошек, полотенца, какие-то палочки (их она воткнула в специальные стоечки на поставце, после чего каждую быстро потерла ладонью – палочки задымились легким благовонным дымком)…

Спиридонов тоже не терял времени даром и раздевался. К счастью, он уже освоился в японской одежде и обнажался сноровисто и проворно.

– Вам предстоит долгий и приятный отдых, – произнесла Акэбоно, поднимая на него взгляд. – Вы…

Она охнула и прикрыла рот ручкой. Спиридонов был выше пояса обнажен.

– О, светлые духи Нихон, – воскликнула Акэбоно, и в ее голосе прозвучал неподдельный испуг. – У вас все тело в…

Она употребила незнакомое ему слово, но о смысле его догадаться было нетрудно, учитывая свежие шрамы на теле и еще более свежие синяки, результат тренировок под учительством Фудзиюки.

– Вас пытали? – спросила она с болью в голосе. Слово torture далось ей с трудом, но она выговорила его старательно, как гимназистка. Спиридонов кивнул и улыбнулся:

– Можно и так сказать.

– А вы рюси? – уточнила она и, когда Спиридонов кивнул, продолжила: – Никогда бы не сказала. Вы похожи на англиеси, и щеки у вас выбриты. Я, правда, рюси лишь однажды видела, когда пленных вели через город. Они большие и страшные, и у всех бороды. И глазами так сверкают, а одеты во что-то такое грубое.

– В шинели, – пояснил Спиридонов. – Не самая красивая одежда, зато защищает от ветра и холода.

– Вы такую сшинелью тоже носили? – не то спросила, не то констатировала Акэбоно. – Нет, вы не похожи на рюси.

– Я не большой? – усмехнулся Спиридонов (он был довольно высок, не зря же его отобрали в Кремлевский батальон).

– Нет, нет, вы очень большой, – поспешно ответила Акэбоно; Спиридонов тем временем освободился от остатков одежды и стоял в костюме Адама, отчего-то нимало не смущаясь присутствием молодой японки. – Очень, особенно… – Акэбоно смутилась и добавила почти шепотом: – Особенно там… я не встречала еще таких больших гайцзынов, не говоря уж о наших. Французы, немцы и итальянцы поменьше.

Спиридонов довольно улыбнулся: Акэбоно ему польстила. Вспомнив, что она просила его лечь ничком, он поторопился исполнить ее просьбу.