Белый квадрат. Лепесток сакуры

Но Ощепков, как видно из материалов дела, не собирался сворачивать на этот широкий, но скользкий путь. Вот тебе и первый плюс. Впрочем, отец Ощепкова по сахалинским меркам был зажиточным. Как ни странно, числился он плотником и, насколько можно было понять, промышлял этим. Что ж, на Сахалине хватало разного рода «сливков общества», а вот с талантливыми мастеровыми, скорее всего, как-то не срослось. Для разнообразия поверим. Только есть еще один странный нюанс – до самой своей скоропостижной смерти отец уделял сыну вопиюще мало внимания. Настолько мало, что даже фамилию свою не дал, и вообще, товарищ… точнее, гражданин Плисак во всех анкетах числился бездетным бобылем, как говорили на Сахалине, холостым и одиноким. Перед смертью, правда, что-то там у ощепковского папы в душе то ли надломилось, то ли, наоборот, настроилось, и он указал сына в своем завещании, которое, по непонятным причинам, обнародовано было почти пятью годами спустя. Брака между родителями Ощепкова, ясное дело, не было, ни церковного, ни гражданского, так что наследовать по отцу Вася мог только согласно завещанию. А оно затерялось где-то в дебрях изруганной некогда Сашкой Егоровым бюрократической машины Российской империи. Неудивительно – от Москвы до Сахалина, говорят, семь с половиной тысяч верст, и все тайгой…

Но первые годы после смерти родителей Васе определенно пришлось несладко, даром что он учился в реальном училище. Кстати, тоже плюс: попасть на Сахалине в реальное училище – все равно что вяткинскому гимназисту в Сорбонну поступить. Отец Васи умер в тысяча девятьсот втором году, но вот что удивительно – мать Ощепкова не была указана в завещании наследницей, только Вася. При этом он до совершеннолетия пользоваться этим наследством не мог. Выходит, его отец с матерью были в неясных, плохих отношениях. Отсюда вопрос: помогал ли гражданин Плисак своему сыну при жизни или нет? И какое тогда у Васи было детство? Вряд ли сытое и благополучное…

А потом, перед самой войной, умерла мать, и остался Вася Ощепков на белом свете один-одинешенек. Тут-то ему бы и пуститься во все тяжкие, да и обстановка позволяла: война как-то очень удачно для верных зарубежных друзей России совпала с первой революцией, и с Сахалина на Большую землю не ушли только те, кто и там неплохо устроился.

Какие при этом перспективы открывались для двенадцатилетнего сироты на каторжном острове? Вопрос чисто риторический: перспектива на первый взгляд была ровно одна – к злодеям причесться. Вася поступает строго наоборот – садится на транзитный пароход и уезжает в Японию, чтобы поступить в семинарию.

Виктор Афанасьевич задумался. Интересное решение. Особенно набожным Ощепков не был, священником в итоге так и не стал. По окончании семинарии служил переводчиком в Забайкальском военном округе. Что же его подвигло поступить в семинарию, да еще и в Японии? Ответ нашелся чуть позже – выяснилось, что другом Ощепкова был не кто иной, как Трофим Юркевич. Это объясняло многое, если не все: Юркевич был агентом военной разведки Забайкальского округа и к тому же учился в той же семинарии, поступив туда на пару лет раньше Ощепкова, еще до войны.

Выходит, на вояж в Японию его подвиг приятель, а потом, вероятно, и завербовал в агенты. С какого времени Ощепков стал сотрудничать с военной разведкой, непонятно, но явно еще до революции. К тому же Юркевич был на хорошем счету у Забайкальского ОГПУ, вот потому-то к его ставленнику Ощепкову ни у кого и нет никаких вопросов.

Ни у кого, кроме Виктора Спиридонова. Бес сомнений вернулся к нему и нагло расселся на багажной полке, суфлируя, хотя никто его о том не просил. Слишком все гладко выходило у бедного сироты: захотел в семинарию – поступил, захотел в Кодокан – нате-с, пожалуйста. Семинарию окончил, но кадилом махать не хочется – милости просим прямо в разведку Забайкальского округа. Грянула революция – и мы уже работаем на ДВР.

Какая-то лубочная складывалась картинка. Даже когда меркуловцы разгромили большевистское подполье на Дальнем Востоке, агент Вася Ощепков остался цел и невредим… Думая над причинами такого везения, Виктор Афанасьевич рассеянно перебирал скудные материалы дела.

Многие материалы, которым он вчера не придал значения, сегодня привлекли его внимание. Среди них было три газетных вырезки. Одна – из японской газеты «Ниппон». Едва заметив знакомый шрифт, Виктор Афанасьевич испытал уже напрочь забытую ненависть: как заметил как-то ротмистр Шейченко, бывший некогда попутчиком Спиридонова на этом пути, только в другом направлении, вид газеты «Ниппон» у ветеранов Русско-японской вызывает единственное, но стойкое желание: подтереться ею. Действительно, столько гадостей о русских и о России, сколько писало это уважаемое издание, не позволяла себе даже знаменитая англичанка, третий век не перестающая гадить.