Белый квадрат. Лепесток сакуры

В наше просвещенное время люди, кажется, находят особое удовольствие в том, чтобы подвергать сомнению незыблемые, казалось бы, истины. На первый взгляд это будто бы способствует прогрессу, но некоторые умудренные жизнью циники сомневаются в этом. Прогресс, утверждают они, подогревается исключительно войнами. Война – это топливо и кровь прогресса, и нигилизм в этом отношении имеет разве что ту ценность, что нигилистически настроенные общества легче решаются на войну.

Среди многих исторически сложившихся понятий, кои поставило под сомнение поколение ниспровергателей старого мира, затерялось представление о таком чувстве, как любовь с первого взгляда. Сейчас считать, что она есть, столь же нелепо, как верить в то, что человек вылеплен из глины. Дескать, то, что сентиментальные натуры зовут любовью с первого взгляда, есть не что иное, как незрелое влечение, и ничего хорошего от него ожидать не приходится. Даже если это чувство в момент зарождения нежное и уязвимое.

И нет бы рассудить беспристрастно, но это не в чести у тех, кто сокрушает устои. А беспристрастное рассуждение говорит о том, что все люди разные и смотрят на вещи тоже по-разному. Натуры увлекающиеся, конечно, с первого взгляда могут поддаться эмоциям лишь для того, чтобы так же быстро остыть, но таким нередко и второй, и последующие взгляды не слишком помогут. А есть натуры цельные, и взгляд у них совершенно иной, ему и нужны-то всего одна-две детали, которые без искажений проникают в дисциплинированный разум. И вот если такая натура влюбляется с первого взгляда, то эту любовь человек способен пронести через всю жизнь и через смерть, и врата ада не одолеют ее…

Таким цельным и требовательным, взыскательным к себе во всех мелочах и был Виктор Афанасьевич Спиридонов. С ним произошло то, что он полюбил, полюбил, как кажется, вопреки всему. Памятуя о былой своей торопливости, он не сразу признался себе в том, что это любовь; долгое время он просто избегал думать на эту тему, просто пребывая в обществе Клавдии Григорьевны, знакомясь с ней все более коротко и понимая, насколько близки их, казалось бы, совершенно не похожие одна на другую души.

Но они были словно рождены друг для друга, были как две половинки одного целого. Казалось, они знали друг друга еще до того, как познакомились. И когда Клавушка впервые оказалась в объятиях Виктора (это случилось летом тысяча девятьсот девятого; была гроза, и раскат грома полыхнул прямо над крышей дома Чистовых; перепуганная, Клавушка бросилась на грудь к Спиридонову – и в один миг успокоилась), оба почувствовали невероятное умиротворение. Такое состояние испытывает человек, после долгих странствий достигший родного дома…

Виктор Афанасьевич должен был убедиться, что в этом чувстве нет ничего такого, что могло бы впоследствии привести к столь же печальному финалу, каким закончилась его история с Акэбоно. Камнем преткновения для Спиридонова стало удивительное сходство Клавы с его бывшей возлюбленной. Потому он долго медлил, прежде чем сам для себя все определил. А когда решился признать то, что стало уже очевидным и для Клавы, и для всех окружающих, то далее не колебался.

Красавец поручик, герой войны вряд ли мог бы оставить равнодушным сердце девушки, но одного этого было бы мало для настоящей любви. Чувства Клавдии Григорьевны, вспыхнув еще на катке, тем больше крепли, чем больше она общалась со Спиридоновым. Признания в любви как такового меж ними не прозвучало; долгое время эта любовь оставалась для них фигурой умолчания, чем-то таким, о чем знаешь, но не говоришь, отчасти от страха сглазить, нарушить, повредить, отчасти от какого-то благоговейного трепета перед возникшим чувством. А затем эти чувства стали настолько привычны, что признаваться в них не было смысла. И тогда (с зимы тысяча девятьсот девятого) они стали строить планы на будущее, причем Виктор Афанасьевич предавался этому увлекательному занятию с не меньшим энтузиазмом, чем его невеста, напрочь позабыв слова Фудзиюки о том, как легко рассмешить Будду.

Новое чувство поставило Спиридонова перед сложным решением. Едва получив штабс-капитана, он не мог более оставаться в своем влившемся в третий Сибирский Нерчинский резервный полк батальоне. Полк перебрасывался к границе в связи с очередным обострением международной обстановки. Война, в которую не хотелось верить, стояла на пороге и настойчиво вскрывала двери Российской империи отмычками из крупповской стали. Попытки перевестись куда-то из своей части ничего, кроме раздражения начальства, не дали, а он не чувствовал себя вправе ни расстаться с Клавушкой, ни тащить ее с собой к черту на кулички куда-то на родину ее бонны. Как ему категорически объяснили – у него было два выхода: или оставить службу вовсе, перечеркнув открывающиеся блестящие перспективы карьерного роста (а Сашка Егоров тем временем уверенно шел к подполковничьим звездочкам), или не выдумывать и ехать с полком, куда Главковерх повелел.