Белый мальчик (СИ)

- Ничего не злой. Цыганский парень тебя будет бить, а я не буду. Я очень добрый. Я буду петь тебе песни. Я сделаю для тебя такой красивый фургон, какого ни у кого не бывает. Он весь будет в птицах и цветах, и ангелах, и звёздах, и всём, что только есть на свете красивого. Вот какой будет фургон. Я куплю тебе красный платок и бусы из жемчуга, и золотые серьги вместо серебряных, и ещё что-нибудь куплю.

- Вот дурак, будто у тебя деньги станут водиться! Кто тебе подаст, когда ты вырастешь? Танцор ты плохой, на скрипке не играешь, ни на что не годишься. Придётся твоей жене себе всё покупать самой. К тому же ты меня сегодня уже бил.

Эльзе осторожно отжала рубашку и развесила её на кусте, потом проделала то же со штанами.

- Так ты меня первая поколотила... А деньги я найду, я буду птиц ловить и продавать. Давай пообещаем жениться и поцелуемся.

- Кулак мой тебя поцелует, - сказала Эльзе и вылила воду на колесо фургона: заодно и сполоснула. - Иди к реке, я на тебя всю воду потратила, неряха.

Она вышла к костру Зофи, не пытаясь проследить, послушается ли её Лютц. Он всегда её слушался.

- А, ты здесь, девочка моя! - сладким голосом сказала мать, оборачиваясь к Эльзе. - А где же наш маленький друг? Тут пришли гости и хотят ему кое-что рассказать.

У костра неловко стояли двое мужчин. Один был одет по-крестьянски, а другой - по-господски, и другой прижимал к себе стёганое атласное одеяльце с пожухшими кружевами по краям. Оба мужчины были стары.

- Лютц на реке, мама, он сейчас придёт...

- Так иди ему навстречу, позови, моя девочка.

Эльзе полсекунды подумала, нет ли в словах матери намёка на совсем обратный смысл, но нет, кажется, его там не было. Она убежала за фургон, схватила мокрую одежду и помчалась стремглав к большому ручью, который цыгане называли рекой, хотя его можно было перейти вброд в любой части.

Чуть не сбив бредущего навстречу Лютца с ног, девочка отобрала у него ведро и сунула ему влажный комок:

- Скорее оденься, там пришли какие-то люди, мама зовёт тебя к ним!

- Люди? - путаясь в мокрой ткани, Лютц запрыгал сначала на одной ноге, потом на другой, потом всунулся в рубашку. - Я за день так устал на них смотреть, что меня тошнит!

Дети помчались к костру. Эльзе отставала из-за ведра, оно сильно качалось на бегу и плескалось водой на ноги.

- Добрый вечер, - выпалил Лютц, появившись у костра, и, спохватившись, поклонился и шаркнул ножкой, чуть не сбив кувшин у ног Зофи. Он попытался смягчить голос и произнёс потише, широко открывая голубые глаза:

- Добрый вечер, господа. Тётушка, вы звали меня?

У старика с одеялом в руках выступили слёзы.

- Смотри, Клаус, мальчик - портрет своей матери... Подойди сюда, дитя.

Лютц ещё раз шаркнул босой ногой - башмачки остались за фургоном - и робко приблизился к старикам.

- Чем я могу услужить?..

- Я... Я твой дед. Обними меня, мальчик!

Глаза Лютца распахнулись ещё шире. Он неуверенно поглядел на Зофи. Та величественно кивнула:

- Десять лет назад, мальчик, в мой лагерь принесли младенца. Крошечного мальчика с голубыми глазками, завёрнутого в стёганое атласное одеяльце... Ты ведь видел это одеяльце, когда я перебирала сундук, помнишь, Лютц? Враги твоего деда угрожали твоей жизни, малыш, и он решил тебя спрятать. А теперь пришла пора тебе вернуться...

Лютц отпрянул от гостей, забыв о всяких манерах.

- Зофи, я не хочу никуда уезжать! Я не хочу в чужой дом!

- Это ведь дом твоего деда, графа, - напомнила цыганка. - Это твой дом! Лютц, только подумай, твой дед богат! Он подарит тебе жеребёнка, и много красивой одежды и игрушек. Ты станешь его наследником и получишь однажды всё его богатство. Лютц, дедушка тебя очень любит! Ты будешь каждый день есть конфеты и колбасу! Тут уж нечего делать, Лютц, это твоя семья, и ты должен идти!

- Но я не хочу...

Мальчик отступил ещё на шаг и оглянулся на подошедшую, растрёпанную и растерянную Эльзе. Он вдруг подумал о фургоне, расписанном ангелами и звёздами, о жемчужных бусах, красном платке и золотых серёжках. А потом - совсем немножечко - подумал о собственном жеребёнке.

- Людвиг, мальчик мой, - граф передал Клаусу одеяльце и протянул руки. - Людвиг, не разбивай мне сердца! Ты увидишь, сколько в нём любви!

Мальчик робко подошёл и обнял его. От графа пахло полынью, которой, должно быть, перекладывали одежду в шкафах, мятными пастилками и стариковской кожей.

- Сударь, он ни в чём не знал у нас отказа! Не болел и не голодал, всегда носил хорошую одежду и башмаки, каждый день умывался и причёсывался, и мы учили его манерам, он кланяется и здоровается, воспитанный мальчик! - мягко сказала Зофи, поглядывая то на графа, то на Клауса. - Правда, я научила его лгать... Но он этого не любит, никак не любит! Не цыганская порода! Бывало, придёт из деревни и скажет: зачем, Зофи, я должен на тебя наговаривать? Мне противно лгать о тебе! А делать нечего, ведь те деньги, что вы дали, давно кончились, нам надо было хорошо кормить мальчика, надо было, чтобы его жалели...