Белый мыс

– Вроде того. Он и там бесподобен! Сначала был в Университетском городке, покуда тяжелая артиллерия не сровняла все дома с землей, потом прошел всю Харамскую битву – и все без единой царапины. Затем – наступление в буран у Гвадалахары и преследование итальянской армейской группы. После этого он очутился на Теруэльском фронте, попал по собственному желанию в ПВО. Все лето сбивал «Капрони» и «Юнкерсов». И вот, около Брунете фашисты решили во что бы то ни стало зажать рот его батарее. Пятьдесят бомбовозов налетело! Это был ад кромешный – у артиллеристов из ушей кровь хлестала от взрывов, Бьёркнер дольше всех отбивался.

– Его сильно ранило?

– Нет, они попали в самое орудие. А он отделался лопнувшими барабанными перепонками! Теперь страшно огорчается, что не сможет вернуться в артиллерию и придется идти обратно в пехоту.

Они легли рано, но никак не могли заснуть и долго лежали, прислушиваясь к уличному шуму. Оке вспоминал других «испанцев», ночевавших в этой комнате, – молчаливого шведа из Финляндии и крестьянина из Норрботтена, который продал лошадей и клочок земли, чтобы набрать денег на дорогу в Испанию.

– И знаешь, что хуже всего? – произнес Аксель негромко. – Не передовая, а именно когда лежишь вот так ночью в полевом госпитале и не можешь заснуть. Везде полно раненых – на лестницах, в коридорах, всюду, где только можно поставить топчан или носилки. К крикам и стонам привыкаешь, но вот раздается гул моторов. «Юн-керсы»!

Нельзя укрыться, нельзя бежать, нельзя стрелять: остается только лежать и мучиться с распиленными ребрами – и ждать.

Вот провизжала первая бомба, а там посыпались все остальные. Здание ходит ходуном от взрывов, летят стекла, от грохота закладывает уши. Санитары и сестры всячески успокаивают: «Не обращайте внимания, это он так, наудачу штучки две бросил!»

Но мы-то знаем, что это не так. Фашисты намеренно бомбили госпитали. «Бежим!» – крикнет кто-нибудь – и начинается паника. Кто может, бросается к дверям, даже тяжелораненые сползают с коек. У всех одно на уме: бежать, бежать, пока не обрушились стены и потолок!

Аксель замолчал и стал шарить на тумбочке, нащупывая сигареты.

– Мне предложили в Комитете помощи, чтобы я съездил в Норрланд и выступил там с воспоминаниями, после того как немного отдохну. Не знаю даже – может, отказаться?

– Да ведь ты соберешь больше народу, чем любой другой оратор! И для движения солидарности сделаешь больше других. Людям так хочется послушать очевидца.

– Как же – фронтовые воспоминания! А что я знаю, собственно, о жизни на фронте? Каких-нибудь шесть дней пробыл на передовой. У нас вернулись ребята, которые больше полугода воевали в батальоне Тельмана, побывали на многих фронтах. Они же меня на смех поднимут, если я стану разъезжать и рассказывать о том, как провел неделю в долине Харамы.

Оке узнавал того Акселя, с которым они бродили ночью в гавани. Вечное сомнение товарища в самом себе вызвало в нем, как всегда, потребность спорить.

– А тот факт, что именно эта неделя, возможно, решала исход войны, не имеет никакого значения?

– Но неужели ты не понимаешь…

– Не понимаю! Ты не имеешь никаких оснований уклоняться от поездки.

– Ну ладно, ладно, я соглашусь, только не кричи ты так на меня! – ответил Аксель таким виноватым голосом, что оба тут же расхохотались.

XX

Рано утром раздался долгий и пронзительный звонок. Хозяйка не захотела вставать, и после второго звонка Оке поднялся и открыл. Может быть, Акселю пришлось почему-то прервать свою поездку… Но ведь у него должен быть свой ключ?

В дверях стояли две рослые фигуры в плащах и серых шляпах:

– Вы Оке Андерссон?

– Да.

В руке у одного из них сверкнул желтый металлический жетон.

– Мы из уголовного розыска. Одевайтесь и следуйте за нами.

Язык одеревенел во рту, в висках застучала кровь. Зачем он понадобился полиции?

– Это зачем же? – выдавил он из себя наконец.

– Вам это лучше известно.

– Нет, я за собой ничего не знаю.

– Вот придете в участок – сразу все выяснится. Поторопитесь!

На улице ожидал черный автомобиль, который быстро доставил их на Кунгсхольмен. Здесь около узких ворот стоял постовой. Помимо обязательной сабли, у него на поясе виднелась кобура пистолета. Машина остановилась на вымощенном булыжником дворе, окруженном серыми стенами с голыми, враждебными проемами окон.

Сыщики провели Оке по длинному мрачному коридору к лифту. Затем они прошли в новую пристройку полицейского управления. Открылась нумерованная дверь, и Оке ввели в светлую, хорошо обставленную комнату. Ее можно было принять за обычный служебный кабинет, если бы не крашенная белой краской решетка за окном.

За письменным столом сидел пожилой мужчина, широкоплечий, со строгим по-военному лицом и внимательными глазами. Он протянул Оке руку и представился:

– Старший следователь Альм.

Затем обернулся к другому чиновнику:

– Садитесь за машинку, Боргелйн, мы быстро управимся.

Задав обычные анкетные вопросы, следователь произнес:

– Ну, рассказывайте все с самого начала. Для вас же будет лучше, если вы ничего не станете утаивать.

– Что рассказывать?